"Всеволод Иванов. Агасфер" - читать интересную книгу автора

- Слушай, дорогой, - сказала мне Клава, - его, кажись, засасывает: надо
ему помочь!
- А и помоги, - сказал я, растягивая кольца сумочки, что отливала
вишневым и слабо позванивала. - Протяни ему жердь, их здесь много.
- Он требует руку, милый!
- Ну, дай ему руку, раз он требует.
Кольца сумочки легко раздвинулись, и я увидел на дне небольшое, не
больше голубиного, золотое яичко. На душе у меня стало легко и весело; я
радостно рассмеялся.
Я осторожно достал яичко и положил его на ладонь.
Приятное, теплое чувство все росло и росло во мне. Казалось,
прибавилось во мне сил, казалось, увидал я родные и широко знакомые места,
казалось, встретил я ближайшего и любимого человека... даже рот был у меня
окрашен каким-то невыразимо чудесным ощущением. Ух, хорошо! Ух,
замечательно! А небо в ушастой шапке из туч! А горностаевые березы! А сосны,
стволы которых ближе к вершине окрашены в цвет абрикоса! А базальт родного
чернозема, тот базальт, через который не пробиться никакому врагу!
Замечательно! Чудесно! Здравствуй, родной мой мир, так высоко поднявший свои
бобровые ресницы.
Мне хотелось ощупать яичко со всех сторон. Я зажал его в руке.
И вдруг я почувствовал в руке своей медленное, еле ощутимое биение,
словно я держал в руке крошечную птичку. "Тик, так, тик, так..." - билось в
моей руке сердце жизни, и это биение было так сладостно, что я закрыл глаза.
Ветер утих. Лес стоял в голубом безмолвии, пробивавшемся ко мне сквозь
прикрытые веки. Ах, так бы и стоять, стоять вечно, вросшим в этот лес, в это
безмолвие...
Тишину вдруг разрезал грызущий и прерывающийся на невыносимо высоких
нотах звук. Всплеснулась вода...
Я раскрыл глаза.
Возле кочки, вкруг которой кружил фон Эйтцен и куда направилась Клава,
ходили легкие, нежно-голубые круги. Они делались все реже, реже, все
медленнее, медленнее, и вот, вот прошел последний, такой тоненький, точно
ниточка пробежала по воде, - прошел и скрылся навсегда.
- Клава, Клава! - крикнул я.
Лес безмолвствовал. Тропинка к станции шла прямо, длинная и безлюдная.

* * *

Наш темный дом с ярко-желтым подъездом и двумя серыми арками ворот,
разрезающими его на три части, стоит возле крошечной площади. К площади
выводят вас переулки, узкие и истертые, почему-то всегда напоминающие мне
подтяжки. Я шел по одному из переулков.
Мне нравится московское затемнение. Это резко очерченный и
выразительный снимок войны. Недавно был дождь. В переулке тускло
поблескивали мокрые булыжники. Позади меня ревела, трещала и бушевала
Москва. Над переулком темное небо, как тирада из старинного сочинения.
Подвалы домов пахли перегноем и водой. Переулок напоминал мне конец
девятнадцатого столетия, томительная, как перед вынутием жребия, поэзия
которого мне так мила. Я шел, читая про себя стихи и раздумывая об Агасфере.
Мне виделся он в маленьком итальянском городе, что-то вроде Римини во