"Фазиль Искандер. Дядя Сандро и раб Хазарат (рассказ)" - читать интересную книгу автора

иметь достойный смысл, только связавшись с чем-то безусловно прочным, не
зависящим ни от каких случайностей. Только сделав ее частью этой прочности,
пусть самой малой, можно жить без оглядки и спать спокойно в самые тревожные
ночи.
С годами эта жажда любовной связи с чем-то прочным усилилась,
уточнялось само представление о веществе прочности, и это, я думаю,
избавляло меня от многих форм суеты, хотя не от всех, конечно.
Теперь, кажется, я добрался до источника моего отвращения ко всякой
непрочности, ко всякому проявлению пизанства. Я думаю, не стремиться к
прочности уже грех.
От одной прочности к другой, более высокой прочности, как по ступеням,
человек подымается к высшей прочности. Но это же есть, я только сейчас это
понял, то, что люди издавна называли твердью. Хорошее, крепкое слово!
Только в той мере мы по-человечески свободны от внутреннего и внешнего
рабства, в какой сами с наслаждением связали себя с несокрушимой Прочностью,
с вечной Твердью.
Обрывки этих картин и этих мыслей мелькали у меня в голове, когда я
выбирал среди наваленных арбузов и выбрал два больших, показавшихся мне
безусловным воплощением прочности и полноты жизненных сил.
Из моря доносился щебет купающейся ребятни, и мне захотелось швырнуть
туда два-три арбуза, но, увы, я был для этого слишком трезв, и жест этот
показался мне чересчур риторичным. Вот так, когда нам представляется сделать
доброе дело, мы чувствуем, что слишком трезвы для него, а когда в редчайших
случаях к нам обращаются за мудрым советом, оказывается, что именно в этот
час мы лыка не вяжем.
Подхватив арбузы, я вернулся к своим товарищам. Акоп-ага уже принес
кофе и, упершись подбородком в ладонь, сидел задумавшись.
Теперь мы сделаем карточку "Кинязь с арбузом", сказал Хачик, когда я
поставил арбузы на стол.
Хватит, Хачик, ради бога, возразил князь. Но любящий неумолим.
Я знаю, когда хватит, сказал Хачик и, расставив нас возле князя, велел
ему положить руки на арбузы и щелкнул несколько раз.
Мы выпили кофе, и Кемал стал разрезать арбуз.
Арбуз с треском раскалывался, опережая нож, как трескается и
расступается лед перед носом ледокола. Из трещины выпрыгивали косточки. И
этот треск арбуза, опережающий движение ножа, и косточки, выщелкивающие из
трещины, говорили о прочной зрелости нашего арбуза. Так оно и оказалось. Мы
выпили по рюмке и закусили арбузом.
Теперь возьмем Микояна, сказал Акоп-ага, когда Хрущев уже потерял
виласть, а новые еще не пришли, бил такой один момент, что он мог взять
виласть... Возьми, да? Один-два года, больше не надо. Сделай что-нибудь
хорошее для Армении, да? А потом отдай русским. Не взял, не захотел...
Вы, армяне, сказал князь, можете гордиться Микояном. В этом государстве
ни один человек дольше него не продержался у власти.
Слушай, с раздражением возразил Акоп-ага, ляй-ляй, конференция мине не
надо! Зачем нам его виласть, если он ничего для Армении не сделал? Для себя
старался, для своей семьи старался...
Акоп-ага, поварчивая, собрал чашки на поднос и ушел к себе.
Когда он узнал, что я диспетчер, сказал Кемал, улыбаясь и поглядывая
вслед уходящему кофевару, он попросил меня особенно внимательно следить за