"Фазиль Искандер. О, мой покровитель!" - читать интересную книгу автора

работать, а по ночам никто не мешает пить.
Однажды ранним утром кто-то постучал в мой номер. Я встал с постели,
подошел к двери и спросил:
- Кто там?
В ответ - нечленораздельное мычание. Я открыл дверь. В дверях стоял
автор лесного пожара. Он стоял, продолжая мычать и указывая трясущейся рукой
в глубь моей комнаты. Я долго не мог понять, что он имеет в виду, а потом
догадался. На подоконнике стояла бутылка водки, на которую он и пытался
указать. Моя комната была расположена на первом этаже, и он, проходя по
двору и заметив в окне бутылку водки, безошибочно вычислил мой номер.
Я налил ему полный граненый стакан, и он, задыхаясь от жажды (пожар у
него уже был внутри), выпил, передохнул и произнес эпическую фразу:
- Я днем описываю пожар, а ночью гашу его водкой, что тоже нелегко.
Бедняга все-таки спился и умер, и более правдивой и трагической фразы я
не знаю во всем его творчестве.
Обнадеженный редактором, что моя опала кончается, я спешил к месту
своего спасения. Однако я чувствовал и некоторое беспокойство. Дело в том,
что у нас с Альбертом Александровичем, как я уже говорил, были странные,
двусмысленные отношения.
При каждой встрече он напоминал мне, что когда-то дал, не без
некоторого риска, положительную рецензию на мою сатирическую повесть. Ну,
дал и дал. Сколько можно об этом говорить! Ничто так не раздражает человека,
как затянувшаяся благодарность.
Шли годы и годы, но он десятки раз в моем присутствии вспоминал о своей
рискованной рецензии, и я каждый раз в знак согласия кивал головой,
утомленной благодарностью.
Но потом выяснилось следующее. Именно мой Покровитель, а не кто другой,
пускал под откос мои рассказы, которые я приносил в редакцию по его же
настоятельной просьбе. Отказывали мне другие - и всегда по идейным
соображениям. В конце концов раскрылось, что эти идейные соображения - его
же выдумка. Позже я заметил, что рассказы мои печатались в журнале во время
его заграничных вояжей. Но вовремя эту закономерность я не осознал.
Возникает вопрос: зачем он так настоятельно просил меня приносить
рассказы? Пытался меня перевоспитать? Или, сделав один раз мне добро, он не
хотел выпускать из виду носителя этого добра? Или более мелко: зная о моих
иронических выпадах в адрес главных козлотуров, он мстительно добивался
того, что я, принеся рассказ, уже вынужден буду звонить, ходить в редакцию и
так далее?
Одним словом, пуская под откос все, что я ему приносил в журнал,
Альберт Александрович как бы оставался покровителем моей старой сатирической
повести, которую козлотуры собирались громить в центре, но потом перенесли
погром на периферию. По месту происшествия. Так себе погромчик...
Итак, я мчался в редакцию для встречи с моим Покровителем и
одновременно мастером по выявлению тайного подтекста. Интересно, как он
найдет коварный подтекст в рассказе, где его нет, и никто лучше меня об этом
не знает. Элегантный, вялый удав в больших роговых очках сидел за своим
столом.
- Ничего рассказ, - сдержанно похвалил он меня, здороваясь, - хотя
после провокации с "Метрополем" можно было дать рассказ поидейней.
- Какой мог, - сказал я не без ехидства, уже зная, что редактор