"Фазиль Искандер. О, мой покровитель!" - читать интересную книгу автора

женщины, очевидно, отгоняют от себя миазмы нового времени. Казалось, его
статьи продолжают работать.
Интересно, подумал я, здесь ли три сотрудницы, с которых началось
падение и возвышение Альберта Александровича?..
В толпе женщин, на целую голову возвышаясь над ними, стояла наша
мулатка и, высоко воздев над головой красноперый кубинский журнал,
восклицала по-испански что-то угрожающее. Мелькнуло памятное с тридцатых
годов: "Но пасаран!" Рядом с мулаткой стоял ее оливковый муж и тоже
взмахивал красноперым журналом. Потом он положил его на грудь покойника.
Несколько женщин взрыдали. Я был уверен, что это журнал с той, самой первой,
кубинской статьей.
Настроение остальных плакальщиц было гораздо минорнее, и они не
пытались превратить панихиду в митинг. Изредка они раскрывали свои журналы и
показывали друг другу какие-то места в статьях покойного, по-видимому
связанные с особенными, теперь уже неповторимыми личными воспоминаниями.
Пьяницы у гроба бубнили о золотом пере Альберта Александровича и о
золотой поре пятидесятых, шестидесятых, семидесятых и отчасти восьмидесятых
годов.
Какая-то пигалица, явно взяв у мамы журнал, подражая взрослым, как
веером махала им вокруг лица. Кое-кто, не без скромной гордости, прижимал к
груди по целой пачке журналов. Они, как близкие родственницы, теснились друг
к другу и стояли поближе к гробу. Вдовы моего Покровителя, слава Богу, не
было. Она давно ушла от него. Нет, не после моего ночного вторжения, гораздо
позже. Но я все же боялся, что она вдруг придет на похороны и узнает меня.
Тем не менее, к моему стыду, я был узнан двумя или тремя женщинами,
которые, сообразив, что в их руках есть номера журналов, где напечатаны и
мои рассказы, ринулись ко мне за автографами. Образовалась очередь,
небольшая, но оживленная. Не подчиняться ей было нельзя, хотя все это
выглядело в высшей степени двусмысленно. Некоторые под шумок подсовывали мне
журналы и газеты, где я сроду не печатался Я подписывал и их, спорить было
неловко.
Заметив очередь и, видимо, решив, что я, какой ни есть, последний
сторонник мирового коммунизма, подошла ко мне и мулатка и сунула мне свой
красноперый журнал, где я, конечно, никогда не печатался и печататься не
мог.
"Пламенной Айседоре" - написал я, стыдясь своих слов, и, одновременно
стыдясь своего стыда, очень отчетливо подписался.
- Теперь, когда совесть партии в гробу, здесь все возможно, - сказала
она, тряхнув своей мелкокучерявой головой.
- Но не на Кубе, - резко добавил ее оливковый муж. Она почти вырвала у
меня журнал, брезгливо-болезненным выражением лица как бы давая знать, кому
именно надлежало бы лежать в гробу, а кому жить и жить.
- Это правда, что он всю жизнь покровительствовал вам? - спросила одна
из женщин.
- Да, - согласился я, и она горько зарыдала. Господи, прости наши
грехи!