"Фазиль Искандер. Школьный вальс, или Энергия стыда" - читать интересную книгу автора

вступившего в спор с Самуилом, бабушка в сопровождении моего
сумасшедшего дяди Коли появлялась на лестничной площадке. Вид
дяди Коли говорил, с одной стороны, о желании мирно уладить
спор, а с другой стороны - о готовности в случае необходимости
прервать его силой. Все-таки сам он склонялся мирно уладить
этот спор, разумеется, не имея даже самого отдаленного
представления о его содержании. С этой целью он, обращаясь к
дяде, говорил, дескать, выпил, дескать, расшумелся, ну и
хватит, надо дать людям отдохнуть. Бабушка тоже увещевала дядю,
стыдила его и всячески уговаривала его войти в дом, Но он ни на
дядю Колю, ни на бабушку ни малейшего внимания не обращал, не
удостаивал их даже взгляда, а только иногда отмахивался.
Но как только он заворачивал в сторону нэпа, бабушка
мгновенно преображалась и приказывала ему тут же замолчать,
разумеется, он от этого не только не умолкал, а как бы еще
больше взвивался.
Тут бабушка прикрикивала на дядю Колю в том смысле, что он
не для того сюда приведен, чтобы слушать спор, а для того,
чтобы принимать энергичные мужские меры.
Но дядя Коля в таких случаях никогда не мог сразу
преобразиться решительным образом, ведь он не понимал, что дядя
перешел на нэп, он думал, что идет все еще обыкновенная пьяная
болтовня. Но тут, видя, что бабушка требует от него решительных
мер, а поведение дяди внешне никак не изменилось, он приходил в
большое волнение и уже нарочно раздражал себя, чтобы перейти к
решительным мерам. И тут любое действие дяди Самада
воспринималось им с каким-то наигранным преувеличением. Так,
например, обыкновенную отмашку рукой, мол, отстаньте, он
выдавал за попытку дяди ударить бабушку или его и тут же,
возбудив себя, легко переходил к карательным мерам. Он его
обхватывал руками, подымал и уносил в его комнату.
- Всерьез и надолго, надолго! вот что сказал Ленин! -
кричал бедный дядя, барахтаясь в могучих объятиях дяди Коли.
Как только наверху подымался этот в известной мере
междоусобный шум, снизу раздавались в виде какого-то
физиологического отклика сочувственные голоса. Это одновременно
начинали галдеть жена дяди Самуила и Алихан, если он бывал
свидетелем спора.
- Потомок хазар! - кричала на дядю Самуила его жена,-
знаем мы вас, керченских хазаров!
А дядя Алихан, в это время сидевший на своем стульчике у
порога, выбалтывал какую-то совершенно несусветную чушь:
- Кафе-кондитерски мешайт?! - спрашивал он, размахивая
руками и приходя во все большее и большее возбуждение и, как
мне кажется, стараясь свой монолог произнести под прикрытием
шума, идущего сверху.- Алихан - ататюрк?! Гиде Алихан - гиде
ататюрк?! Гюзнак мешайт?! Шербет мешайт?! Сирут на голова - не
мешайт?!!
Среди этого шума дядя Самуил стоял спокойно со вздувшейся,
как плащ полководца, марлевой занавеской за спиной и всем своим