"Фазиль Искандер. Утраты" - читать интересную книгу автора

заплакал обильными, беззвучными, сладким отчаяньем утоляющими
душу слезами. Зенон почти никогда в жизни не плакал, а так -
только в раннем детстве. Он никогда не думал, что жесткую корку
жизни можно смягчить слезами. И теперь он плакал за все те
времена, когда удерживался от слез, плакал за всех близких
сразу, но волнами набегали отдельные слезы брату, отдельные
слезы маме, отдельные слезы сестре и отдельные слезы
собственной жизни.
И когда слезы стали иссякать, как камни на дне обмелевшего
ручья, высунулись мысли. Ну что ж, подумал Зенон, чем больше
любимых там, тем смелей мы обращаемся со своей жизнью здесь. Он
подумал: скорбь есть самое успокоительное гнездо человека в
этом мире, потому что это гнездо никто не может разорить.
Мысли одна за другой легкой вереницей проходили в голове.
Оказывается, слезы, подумал Зенон, лучшая оросительная система
для выращивания мыслей. Но мысль становится мыслью только
тогда, когда что-то отсекает. И потому на самой прекрасной
мысли можно нащупать уродский след отсекновения и в конечном
итоге неполноты. В слезах нет этой неполноты, и потому слезы
выше мыслей, честнее мыслей. Слезы и есть знак полноты, они
идут от переполненности, а переполненность и есть лучшее
доказательство полноты... С этой мыслью Зенон уснул. На
следующий день приятель, приехавший, чтобы увезти его в
аэропорт, сказал, что у школьного товарища Зенона внезапно в
больнице умер отец.
Это был солнечный старик с ясной, веселой головой. Уже
после окончания института, живя в родном городе, Зенон часто
захаживал к школьному другу, старик охотно проводил с ними
вечера за выпивкой, спорами, шутками и даже шутливыми
ухаживаниями за их девушками. Зенон вдруг отчетливо, словно все
это происходило вчера, вспомнил слова старика на одной
вечеринке у школьного товарища.
- Крепче прижми ее! - азартно крикнул старик под общий
смех, обращаясь к Зенону, танцевавшему с любимой девушкой.
Странно, подумал Зенон, что я в Москве почти никогда о ней
не вспоминал. Словно все, что было тогда, осталось на том
берегу жизни. И сейчас Зенон, вспомнив, вернее, услышав тот
давний возглас старика, подумал, что возглас его был
провидческим.
Как будто Зенон не танцевал со своей девушкой, а входил с
ней в реку, а старик, перекрикивая шум потока, предупреждал,
что ее может смыть течением. Впрочем, никто ничего не знает.
Школьный товарищ жил на улице, где проходило детство Зенона, и
многие там все еще его помнили. Ему всегда как-то стыдно было,
приезжая в родной город, заходить на улицу детства. Он как-то
никогда не мог взбодрить ее обитателей не только общим
выражением счастья на лице, но даже хотя бы выражением частных
удач. И хотя удачи были и успехи были, но как-то сама личность
Зенона, его лицо и одежда не хранили следов этих успехов и
удач. Улица, хотя и доброжелательно здоровалась с ним,