"Михаил Ишков. Заповедник архонтов " - читать интересную книгу автора

полов и дверей, наклейка обоев казались мне райским наслаждением. Я слушал
рассуждения каторжан о пользе упорного труда, о величии какого-то ковчега,
их споры насчет цвета Дауриса и Тавриса и ожидаемой погоды и вспоминал свой
земной уголок, родной компьютер, написанные мною романы. Вспоминал друзей,
дни рождений, праздники, частое безденежье, отказы в редакциях, одним
словом, мелкие земные радости и горести. Сердце щемило от этих воспоминаний.
Как-то перед сном рассказал соседям сказку. С того дня в наш барак
каждый вечер набивались губошлепы, теребили меня за рукав - давай, мол, ври
дальше. Скоро этот источник иссяк, и я начал заливать им о рае, о чудесном,
светлом мире под голубыми небесами - эта диковинка почему-то особенно
сразила их. Никто не верил, что небо может быть голубым, тем более добрым. Я
рассказывал про обширные теплые моря, про льды и снега. Про зверей и птиц.
Про луговые травы - у них здесь, на Хорде, стелются какие-то разноцветные
колючки, а из деревьев пальмы сплошняком. Про людей - белокожих, смуглых до
черноты, краснокожих, узкоглазых, курчавых, длинноволосых, старых и малых.
Про женщин и мужчин... Должно быть, теперь они живут счастливо. Солнце у них
доброе, оно в одиночку разгуливает по небосводу и его света хватает на всех.
Не то, что два ярых местных светила. Бoльшее на неделе раз пять меняет
цвет и блеск. Вот и сейчас, под вечер, касаясь склона горы, где расположено
устье шахты, оно опять густо зарделось. Значит, утром встанет омытое
зеленью, опять пойдет дождь. С гор из пальмовых лесов натянет туман.
Выходит, буду умирать в сырости, еще простыну напоследок. Так и не увижу
белоглазое, второе в этих местах солнце. Вот на него я и ссылаюсь, когда
повествую ученикам о рае. В тех краях солнце похоже на Таврис, только
вполовину крупнее, пожелтее, поласковее.
Может, не все так радостно на Земле, но мне вспоминается только
хорошее. О бедах, горестях, гладе, море, наводнении и засухах, об
истреблении народов не хочу рассказывать. Смысла нет. Поселян этим не
удивишь, сами нахлебались досыта. Как-то упомянул о "высшей силе", поведал
об уроженце Назарета, бродившем по земле и втолковывавшим людям, что живут
они неправильно, грешат. Вскользь изложил им Нагорную проповедь.
Они выслушали молча. Никто слова не сказал, тут же разбрелись по своим
камерам. Иуда, с которым я делил помещение, тут же улегся спать. Заснул
сразу. Они, губошлепы, это умеют - отключаются мгновенно. Кстати, в ту пору
я и дал им земные имена. Начал с соседа, которого местные называли Сулла.
Даже при смерти я нашел в себе силы усмехнуться - менее всего этот самый
молодой и непоседливый губошлеп был похож на знаменитого древнего
полководца. Был он нечист на руку, перетрогал все мои вещи, а в тот день
стащил нож для резки хлеба. Я попытался проникнуть в его мозги - может, во
сне обнаружится, куда он спрятал добычу? Может, признается?.. Разобраться в
том, что копошилось в его сознании, было трудно - какие-то смутные образы,
обрывки мыслей, ни намека на судьбу складного ножика. Тогда я наградил его
ярким цветным сном, повествующем о приключениях земного Иуды в пасхальные
дни незабываемого месяца ниссана. Сразу и имечко приклеилось. Затем интереса
ради прошел по камерам, попытался познакомиться со сновидениями, посещающими
соседей в часы ночного отдыха. Картина была та же. Что подтолкнуло меня
наградить их библейскими видениями, сказать не могу - наверное, играючи.
Вместе со снами раздавал имена. Кому какое подходит. Бородатому толстоногому
мужику, узревшему во сне гладь Галилейского моря, в самый раз именоваться
Петром. Сосед его стал Андреем. Зануду окрестил Левием Матвеем,