"Михаил Ишков. Заповедник архонтов " - читать интересную книгу автора

поверхностного натяжения. Мое провuдение не отливалось ни в какие
конкретные - пусть даже непонятные - формы! Ничто не мешало заглянуть далеко
вниз по течению ручья. А ведь здесь, в расширившемся, поросшем пальмовым
лесом ущелье было на что обратить внимание, возле чего постоять, подумать.
Ниже по берегу натоптанный тракт ветвился, разбегался в разные стороны. На
распутье возвышался вставший на попа, плоский камень. На камне
просматривались вырубленные меты на странном, неподвластном разумению языке,
ниже - на местном - короткие указания: направо пойдешь, выберешься к
поселению, налево - угодишь на ртутные шахты. Прямая дорога вела в неведомые
дали. Решишь вернуться - попадешь в "замок". Значит, когда-то здесь все
было, как у людей: и распутье, и копившаяся вокруг темная жуть, вот и
непонятная надпись на забытом языке, и наезжавшие на камень богатыри,
отправлявшиеся на поиски местной Елены Прекрасной. Обитала здесь и поганая
нечисть, быть может, где-то в горах жил мудрый старец-отшельник... Кто-то же
не поленился выбить на камне таинственные знаки, кто-то позаботился о
бродягах, странствующих рыцарях, рыскающих волках...
Где оно, прежнее героическое, рождающее легенды время?..
Два дня (сутки на Хорде составляли около наших двадцати часов) провел я
возле развалин, питался, чем Бог пошлет. Потом отправился в сторону "замка".
Бродил, занимался знахарством, просил милостыню.
Подавали... Два раза попадал в руки стражников, прикидывался слепым -
отпускали. Бродяжничество на Хорде пресекалось самым решительным образом,
босяков повсеместно отлавливали и отправляли либо на поселение, либо
приписывали к шахтам, рудникам, гнали на лесоповал, на строительство дорог,
на сбор водорослей. Меня спасал возраст. Губошлепы с видимыми увечьями,
особи, дожившие до седых перьев, получали желтые билеты, и местные власти
напрочь забывали о них.
В замок - или, скажем, форпост, где была сосредоточена местная власть и
находилась резиденция губернатора материка или гарцука - меня приволокли
сразу, как только в одном из поселений я излечил нескольких местных,
захворавших мучной лихорадкой. Они вповалку лежали на земле, за пределами
беднейшего квартала, возле кучи отбросов, - умирали тихо, скорбели молча, ни
о чем не вспоминали: ни об инкубаторе, где провели детство, ни о годах,
проведенных на шахтах, ни о заготовке рыбы в море, ни о мамках, к которым их
выпускали раз в месяц. Никто даже в мыслях не вспоминал о результатах этих
набегов, о возможных своих наследниках - по крайней мере, я ничего подобного
не уловил. Сожалели исключительно о том, что вовремя под руководством
старшего не удалось им перемучить эту хворь, а теперь, когда ковчегу больше
не нужны их усилия и труды, кто им поможет? Кто сунет в рот спасительную
конфетку, которая помогла бы им распасться на изначальные стихии и хотя бы в
таком виде поучаствовать в строительстве священного, обещающего спасение
всем поселянам корабля?
Мысли умиравших были ровные, плоские, подогнанные друг к другу, как
зубцы шестеренок - так и цеплялись одна за другую. Не гневайтесь, славные,
простите, мудрые, нет больше сил, наказали меня за нерадивость и
беспринципность; о собственном благе пеклись мы больше, чем о спасительном
ковчеге; умираем в здравии и радости. Если бы только в последнюю минуту
перед тем, как опуститься в недра Дауриса, хотя бы глазком взглянуть на
желанный корабль?
Томились они и мыслями о будущем своих нехитрых пожитков - кому