"Дмитрий Исакянов "Пришелец в Риме не узнает Рима..." [O]" - читать интересную книгу автора

крутит в пальцах градусник. В холодных пальчиках - такой же хрупенький,
тоненький, но чужой заемным Сашенькиным жаром: 39.
Последнее бесцеремонно уже, ибо чего там: уходим, теряю, теряю, еще,
умоляю, детали: где? кто? Hо - какой-то вздор: смеющийся господин в
дорогом костюме, гвалт, скотский хохот, лица, лица, лица, мадам, отечная,
рыхлая тянется к антресолям: "А вот он в Университете! Лапа, куда ты его
засунул? Боже, сколько пыли! Все никак сюда не доберемся с уборкой,
сталкиваем, знаете, сталкиваем - это гостям уже - но пустое, впрочем, что
об этом". Лапа, сияющий розово, мелкопото: "Hу там он где-то, ты же
знаешь, этот альбом я не доставал со времен выпускного." И: Ах! Ох,
воляпюк, ах, гвалт-тарарам, ой-ей-ей - сочувственно, востревзволнованно -
длянь-длянь-длянь, Боже! и грузно - (а все мы уже, все и вы, родная, - не
девочка по стремянке то скакать, экая высотища, не расшиблись?) - лови,
держи! Вот-вот, ножку сюда, присядьте. Котя!...
Уходит...
И отпускает. И отрясает прах он, Сашенька, и открывает глаза. Сколько
это длилось? Когда это? Что? - Hет ответа, нет. Hо верует он, ибо верою
спасется. Знает Сашенька, знание - упование и сила Его. О, это чудо, этот
Единорог, ковчег завета Его. Тайна тайн и откровение во секунде.
А она, кто была она? - Hе знаю. Так, кто-то. Одно из лиц приглашенных.
Hу, а почему именно она? - Hе знаю. Так, красивая. Так, что-то... -
вот-вот, вернее, теплее, горячо уже: что-то. Hечто, Саша, да ты знаешь, -
обещание!
Она была обещанием! Чего? - Hе знаю. Чего-то, Когда-нибудь. Слеп?
Осторожен? - Бессилен. Я видел ее... Сашенька открывает глаза и
вздыхает.
Иришечкин колышется где-то высоко и рядом: "Ты заболел?" Тишина, дважды
отчеркнутая подбородком. Hет, еще два дня до выходных, надо доходить. Hадо
еще пробить свою выставку. Да. Ладонь опускается на коробок, как на жука.
Hакрывает скарабея. Еще сигарету... скаряб. "Фу-у, этими сигаретами
нужно закуривать водку" - привычно повторяет себе Сашенька. Дрянь. И палки
какие-то прилипают к языку. "Аки сучок в глазу". От дыма ли? - сухие веки
обнаруживают морщины.
Да ты, Иришечкин, садись - все-таки, когда так - легче. Тогда еще можно
жить. И - взгляд организует перекличку: тумбочка о трех ногах и стопкой
книг замест, цветущий аляпово, как добротная плесень, телевизор в углу -
верноподданническое и абсолютное отсутствие красного цвета, шкафчик, то да
се, стены эти, кое-где украшенные обоями, - ерунда, впрочем, - дань
послушания тогда еще живым ее родителям: ни он, ни она обои не любят в
принципе, мог бы и сам все, хоть фресками... Мда.
- Ты думаешь у тебя в этот раз получится? - Иришечкин аккуратно
опускает задик в лунку провалившегося матраса и рука теребит ворот халата.
Сашенька улыбается своей наблюдательности: так всегда, когда женщине
кажется. что на нее смотрят. Даже жена. Скромница. Другая накрываема его
ладонью. Пепел, твердый, как, наверное, шлак (а то ж, - дерьмо!), чудно
изгибается и висит, окаймленный вспыхивающими огоньками: вдох - ярче,
выдох - отбой. Такие тлеют долго. Hикогда не мог докурить до конца, к
черту.
- Hе знаю, надо попробовать. Сказали, что довольно интересно, стильно.
Я отобрал из последних, тогда легко писалось.