"Дмитрий Исакянов "Пришелец в Риме не узнает Рима..." [O]" - читать интересную книгу автора

человека: красивое изможденное животное: сумасшедшее, как явствует из
места его нахождения, и бездна в глазах его уже обнаруживает вполне
измеримую глубину. Его судьба дальше не длится, и то, что не взял себе я,
разворовано, растаскано по кусочкам его болезнью: юркими тенями,
помаванием извне, пришлецами оттуда, из-за границы бытия и, явясь, сей же
миг за нее ускользающими. Смотришь в одну точку, и через минуту, кроме
нее, ничего уже перед глазами нет.
Феномено-амфетаминовый гуд-бай. Фосфены небытия и отключки предвечной:
молочная река с кисельными берегами. Бубнеж, великое ничто: "И сказано
ему было: "хиляй отседова". И хилял он четырнадцать станций, да все в
гору, и семь электричек с семи окружных путей во тьме молили его: Приди
же! И шел он, вытянув руки, невидящие глаза подняв, но дождь, усилившись,
застил.
Старуха Вергилевич, путевая обходчица, пожалев его, подала ему грузило
и сказала: "Поди, утопись, засранец" И кинулся он с обрыва:"


Hовицкий дописывает и бросает ручку на бумаги - завтра еще канителиться
полдня с историями болезней, и, задом отодвигая стул, встает:
- Hу что, студент, пошли домой, что ли? Время из тайм - он кивает на
висящие на стене напротив часы. Осыпь мелких движений: забрать ручку, ( -
дорогая, он любит дорогие вещи. У мужчины, у настоящего мужчины - даже
разговаривая мысленно он поправляет себя, как бы апарт или вторым актером
со сцены, - должно быть несколько стильных вещей. Дорогих, породистых:
часы, бритва, ручка. Эту - Иришечкин подарила ему на тогдашний
День-рождения: золотое перо, натуральный перламутр.), придвинуть стул,
поправить брюки. Опять ручка - мир тесен. (Это - снова мысленно. Мысль
выводит на поверхность не пойми-что: брови, лоб морщатся, а уголки губ
расскальзываются в стороны - а, в карман так и не положил, потеряю
когда-нибудь. Мда. Сколько это уже?
годика четыре прошло...) Опять в обратном порядке: вдвинуть стул,
сесть, поддернув штанины. Сергунек, молодой практикант шумно борется с
ящиком своего стола. "Ептыть" - комментирует он, "Бля..."
- Удалю за неспортивное поведение - улыбается Виктор. Hо как бы за
кадром себя: нет, не это... Голова удобно опускается в чашу подставленной
ладони - со стороны, этакий футбольный кубок. Да... с тех пор и семья, и
Верочка, - все нахер. Даже дом, и тот продали как есть, не забирая
практически ничего оттуда, так, каждый похватал свое наиболее важное,
потоптались в прилипчивой снеговой каше и, не смотря никуда, - перед собой
смотря, пошли вместе до станции. А дом так и продали - с черными котами в
пыльных мешках антресолей, залежными грудами хламья, тряпок, журналов,
банок-трехлитровыми губастыми пустышками, и много еще не-пойми чем, новым
хозяевам: "Берите так". Верочка чуть прихрамывала. Вот и вся память о
тогдашнем юбилее: новая молоденькая жена, да Верусик, лапа - имена
остались неизменными и поныне. Да хромота ее, как свалилась с лестницы.
Ладонь огладила лицо и остановилась под подбородком. Остановочка. Мед и
сандал. Hо: надо идти. - Пойдем, что ли, студент, - уже в тишине повторил
главврач закуривая.
- Все вроде нормально на сегодня? - поднялся снова. И Сергунек,
исполняющий в одном лице обязанности всего оперотдела, вешая халат на