"Карл Иммерман. Мюнхгаузен. История в арабесках (барон Мюнхгаузен)" - читать интересную книгу автора

вполне удовлетворен. Барон фон Мюнхгаузен сообщает
несколько скудных сведений из своей семейной хроники

Уже во время последней части повествования учитель Агезилай обнаруживал
явные признаки восстановленного удовлетворения. Он потирал руки от
удовольствия, покачивался на стуле взад и вперед, вставлял разные "гм, гм!
да, да! так, так! эге!" и бросал на г-на фон Мюнхгаузена взгляды, полные
лукавства, сквозь которое просвечивал легкий оттенок глубокомыслия. Когда
Мюнхгаузен кончил, учитель вскочил, подбежал к нему, крепко пожал ему руку
и воскликнул:
- Глубокочтимый благодетель, простите, что я не считаюсь с разницей
общественных положений и так просто кидаюсь к вам, но как нужда не знает
закона, так и восхищение не знает границ. Позвольте мне выразить вам, с
каким удовольствием, с каким наслаждением я слушал вашу диатрибу,
облеченную в форму исторической новеллы. Продолжайте в том же духе и вы
можете быть уверены в сочувствии всех благородных умов. Наконец-то мы
получили пищу для души и сердца.
- Я вас не понимаю, - серьезно возразил г-н фон Мюнхгаузен.
- Так! так! так! а я вас отлично понимаю, драгоценнейший! - воскликнул
учитель. - Да, да! О, премудрый, вот что происходит, когда перебарщивают!
Случается же это потому, что мы все доводим до крайности, что от всего на
свете мы требуем самого высшего, самого невероятного. Не правда ли,
глубокоуважаемый, вашим напускным сарказмом вы хотели сказать про этого
столь часто травимого и непризнанного человека: смотрите, вот до каких
невероятных экстравагантностей можно дойти, вот как насмешка сама себе
вредит, вот как сильнейшие удары всегда попадают мимо, когда ими руководит
страсть; а потому, о люди, учитесь довольствоваться тем, что у вас есть,
ходите по средней дорожке между ненавистью и восхищением, которую мудрецы
всех веков называли золотой! Эту и подобные истины вы хотели внушить вашей
пространной сатирой, если только я правильно понял смысл ваших речей, а не
плавал по их поверхности.
На это обращение учитель ожидал услышать что-нибудь лестное. Но г-н фон
Мюнхгаузен только посмотрел на него широко раскрытыми глазами и сказал
после долгого молчания:
- Г-н профессор, вам бы комментарий к Фаусту написать.
Затем он повернулся к нему спиной и стал искать глаза барышни, которые,
однако, его избегали.
Барышня же втайне любила героя новеллы, вот почему предложение положить
предел его бесстрашной деятельности пришлось ей не по сердцу. Она имела
обыкновение в часы сильных волнений декламировать успокоения ради его
ломбардские шоссейно-топольные стихи. Но, как и всякая дама, она питала
невероятный страх перед смешным; во время же рассказа Мюнхгаузена она
видела себя как бы поставленной на одну доску со своим любимцем, а потому
чувствовала себя совершенно уничтоженной в собственном сознании и тщетно
искала какого-нибудь якоря спасения для своей беспомощной души.
В то же время ее пугало молчание, наступившее в обществе после
разговора между г-ном фон Мюнхгаузеном и учителем, молчание, конца
которому не предвиделось.
Отец ее делал ножом зарубки на дрянном деревянном столе, за которым все
сидели, что входило в его обыкновение, когда он бывал серьезно расстроен.