"Явдат Ильясов. Заклинатель змей " - читать интересную книгу автора

Худенький, бледный, лобастый, он часто недомогал, был застенчив и
слабосилен, зато обладал необыкновенным тайным упорством, острым
воображением и чуткостью. От обиды, особенно незаслуженной, он замыкался
наглухо в себе. Но порой безграничное самолюбие заставляло его, внезапно
вспыхнув, нападать на мальчишек намного старше. Нападать - и бить. Чем
попало, лишь бы доказать свое.
Забияку пинали, толкали, колотили палками, чтоб отвязался - нет, весь в
слезах, окровавленный, он не отставал от них, пока в драку не вмешивался
кто-нибудь из взрослых прохожих.

...В углу - смех.
Имама охватил озноб, будто ветер, гудевший снаружи, внезапно проник к
нему под меха. Трясясь от негодования, он огляделся: на этих бродяг мало
надежды, они не помогут, крамольный болтун для них - свой; нет ли
поблизости...
- Нет, - огорчил старика нелепый странник. - Нет мухтасиба - блюстителя
нравов! Не озирайся напрасно, шею свихнешь. Его задрал у Нишапура тощий
волк. Задрал - и подох, бедный зверь. Отравился, видать, его праведной
кровью.
В рибате стало тихо, как в склепе.
...Он встал - прямой, как доска, несмотря на возраст, - мигнул
смотрителю подворья, остроглазому проныре, и пропал с ним где-то в темном
углу. Позже вновь появился в освещенном кострами пространстве - уже без
своей великолепной чалмы, в чужой драной шапке, но зато освеженный, весь
подобравшийся, помолодевший.
Впалые щеки его раскраснелись, глаза прояснились, в них заиграл
озорной, как у юнца, весенний блеск. Он вновь мигнул, теперь - обомлевшей
женщине, лихо сдвинул шапку набекрень - и пошел себе прочь, чуть качаясь,
безразличный к теплу и холоду и к человеческой злобе.

...Его прямо-таки изнуряла, как иного - болезнь, острая
любознательность. На дворе падал снег или хлестал дождь проливной - Омар не
мог усидеть дома, у теплой жаровни. Он натягивал на голову старый отцовский
толстый халат и незаметно выбирался наружу. Долго бродил в саду между голыми
мокрыми деревьями, ни о чем не думая, просто впитывая холод и шум дождя.
Затем залезал в чащу юных вишенок-прутьев, выбившихся из корней вокруг
взрослых деревьев, и часами торчал в них, безмолвный, омываемый студеным
потоком с неба.
И ни о чем не думал. Лишь где-то подспудно, в самых глубоких недрах
сознания, как чей-то смутный и настойчивый зов, звучали, слагаясь слово к
слову, чьи-то стихи. Чьи? Неизвестно. Может быть, уже свои. Те, которые он
когда-нибудь напишет. Никто не искал мальчишку, никто не звал, не тащил
домой. Мать уже махнула рукой на него.
Омар впадал в первобытный дикий экстаз, если случалось землетрясение
или свирепый ураган, налетев, ломал в Нишапуре дряхлые ивы. Хорошо ему было
укрываться в густых кронах упавших деревьев, пока их не изрубили и не
растащили по дворам, сидеть в зеленом сумраке и мечтать. О чем? О чем-то
неясном, но всегда необыкновенном.
Родители смеялись:
- Дурачок!