"Явдат Ильясов. Заклинатель змей " - читать интересную книгу автора

- Чего тут бродишь? Прочь.
Омар отлетел на пять шагов, упал под чей-то смех в канаву. Поднимаясь в
слезах, он услыхал медный голос:
- Украдет что-нибудь...
Оплеванный, потрясенный вернулся Омар домой. "Украдет". Чтоб тебе
сгинуть! Ненавижу. И тебе бы, проклятый Рой, шею, подпрыгнув, сломать.
Головоходы несчастные. Дурачье. Вот заберусь в темноте на базар и подожгу
собачью вашу палатку.
Он три дня не ходил на базар. Не надо! Он знать не хочет глупую
Голе-Мохтар. Подумаешь, Своевольный Цветок. Однако на четвертый день Омар не
выдержал, вновь потащился к рынку в надежде еще хоть раз увидеть ее. Но
скоморохов, как говорится, и след простыл.
- Уехали, детка! Вчера. Сложили палатку, весь скарб в повозку и -
прощай. Не горюй! Приедут опять. Не эти, так другие.
- Другие?..
И вот однажды, уже весною, чем-то занимаясь во дворе, он услыхал у
раскрытых ворот тягучий звенящий голос:
- Пода-а-ай-те-е...
Она! В рваном платье, грязных шароварах (где ее яркие наряды?),
Голе-Мохтар сиротливо стояла у входа и, глядя куда-то в пустоту, жалостно
тянула:
- Кусо-о-очек хле-е-ба...
Омару показалось, он сходит с ума. Мальчик метнулся в кухню за хлебом,
- хлеба, слава аллаху, у них было много. Но, видно, не зря говорят арабы,
что самый скупой в мире народ живет в Хорасане.
- Ты куда? - строго крикнула мать.
Он молча показал на девчонку. Губы его кривились, дрожали. Вот
заплачет.
- Не давай! Их много нынче развелось. Всех не накормишь.
Голе-Мохтар вздохнула, ушла, волоча босые ноги по весенней грязи. И
где-то уже на улице зазвенел ее дивный голос:
- Пода-а-ай-те-е...
Все-таки, улучив миг, когда мать отвернулась, Омар схватил горячую
лепешку, сунул ее за пазуху и выскочил на улицу. Голе-Мохтар испугалась.
Чего хочет от нее ошалелый мальчишка с дикими зелеными глазами? Не дай бог,
суму отберет. Не отберет - изобьет ни за что. Она схватилась за тощую
переметную суму, перекинутую через плечо, и как-то боком, в страхе
оглядываясь, поплелась прочь.
Что с нею стряслось? Куда девались ее родные? Бог весть. Губы из алых
превратились в сине-лиловые. И в глазах, когда-то веселых и жгучих,
угнездилась, видно навсегда, глухая печаль.
Хлеб жег Омару грудь. Он сунул руку за пазуху. И не решился. Нет! Его
остановила робость. Будто он хотел совершить у всех на глазах нечто
постыдное. Снисходительно вынуть хлеб из-за пазухи и протянуть... Кому? Ей!
Это немыслимо. Кощунство. Омар никогда больше не видел, зато запомнил ее на
всю жизнь. Так она, жизнь, мало-помалу оборачивалась к нему изнанкой.
Возвращаясь в слезах домой, он отдал лепешку другой нищенке, дряхлой
старухе.

Да, нищих много развелось в Нишапуре. Сюда стекались толпы беженцев из