"Александр Ильин. Геннадий Зюганов: 'правда' о вожде (fb2) " - читать интересную книгу автора (Ильин Александр Алексеевич)

ПАРТИЯ «ПРАВДЫ» В КОРОЛЕВСТВЕ КРИВЫХ ЗЕРКАЛ

Когда в августе 91-го “Правду” в очередной раз прикрывали, или точнее приостанавливали, ко мне в редакцию пришел мой добрый товарищ по партии, профессор, доктор исторических наук, автор многочисленных научных трудов и киносценариев, очень близкий известному актеру и режиссеру Олегу Ефремову человек, и сказал, как отрезал:

Надо создавать Партию Правды!

Я пододвинул ему стопку чистых листов бумаги:

Владлен Терентьевич, напиши!

Он не отпихнул бумаги, он аккуратненько подровнял листы, как делают все вдумчивые ученые люди, и сказал:

Я должен подумать.

Через день-два несколько страничек рукописного текста лежали у меня на столе. И буквально в следующем номере газеты, на первой полосе, появилась колонка политолога В.Т. Логинова — “Партия “Правды”.

Далеко не всем в расколотой политическими распрями редакции пришлась по душе эта публикация. Но читатели восприняли ее как сигнал к действию. Хлынул поток звонков, писем, пришли в “Правду” и ходоки — главным образом, из активистов районного, как говорилось раньше, или городского звена запрещенной КПСС, которые оказались на распутье, а проще сказать — в дураках. Все они получили высшее образование, хорошо работали на неприбыльных, но надежных инженерно-технических должностях, однако, на свое несчастье, были когда-то замечены парткомами и выдвинуты на партийные посты.

Их, конечно же, не устраивала та кондовая рутина, которая, как паутина, затягивала энергичных людей, понуждая их делать то, что имело видимость политической работы, а на самом деле сводилось к трансляции в низы, в массы мудрых мыслей партийных верхов.

Среди безвинно пострадавших оказалось и большинство наших коллег — партийных газетчиков: они были, как это практикуется и при революциях, и при контрреволюциях, лишены всех “прав состояния”, то бишь работы и зарплаты. Оказались лишними на шальном пиру жизни, которая начинала складываться не по законам цивилизованного рынка и правового государства, как утверждали её заранее подготовленные счастливчики, а по беззаконным, пиратским и воровским понятиям.

Кое-кто, я обязан признать, сумел быстро пристроиться к ситуации и сделаться провозвестником дикого рынка, чья незримая рука, по утверждению неудачного наследника двух достойных дедушек Егора Гайдара и его забугорных учителей, должна буквально в считанные месяцы (некоторые дамы-экономисты уверяли: в считанные дни) привести к невиданному экономическому росту. (Теперь нас уверяют, что этот рост достойны увидеть не мы, а лишь следующие поколения…)

Так вот именно полные сил, молодые активисты КПСС, которых выбросило на обочину в августе 91-го, оказались без вины виноватыми и собирались вокруг “Правды”, ее партотдела. Они хотели создать новую компартию — без бюрократов, без партийных бонз, за которыми сегодня даже мобильный телефон весом 150 граммов носят телохранители изпрезидентского охранного отделения, без коих эти бонзы не ходят даже на кремлевский фуршет.

… Что получилось из наших благих намерений, я расскажу чуть позже, а сейчас — очередное отступление от сюжета.

Замечу: во время августовских событий 1991-го я не был главным редактором “Правды” — работал простым заместителем главного. И даже не простым, а изрядно гонимым ультра— революционными элементами редакции. Именно они возобладали в августе 91-го и считали (я об этом уже упоминал), что в небезызвестном “путче” потерпело полное и безоговорочное поражение то бесперспективное, тупиковое, иначе говоря, коммунистическое направление, каковое, в их глазах, воплощал я (и не только по долгу службы — добавлю от себя; это было и остается для меня самым главным, чему я посвятил свою газетную, ленправдистскую и правдинскую, жизнь). Р-революционный Совет редакции и диктовал свои условия всему коллективу журналистов “Правды”. Однако никого из коллег тогда,под шумок, не уволили, не выбросили на улицу (чем не пример для нынешних настройщиков газеты из МВД и КПРФ, затеявших чистку рядов и омоложение редакции с назначения застывших, твердокаменных персонажей повести М. Горького “Мать” на боевые посты в живом творческом коллективе?).Это не Вера Засулич, Софья Перовская, Мария Спиридонова…. Они из породы землемеров-хранителей неведомой “линии партии”.Не мудрено, что в качестве претендентов на пост главного редактора всплывала кандидатура и Павла Московченко-Баканова, и Чхеидзе-Чернильского -Чернова, и даже продолжателя дела А.Ф. Керенского, если он вовремя подставит плечо орловскому чудо-богатырю, Микуле Селяниновичу или Алеше Поповичу. Но это — из области нашего народного творчества.

До августа 91-го шли-протекали совсем другиевремена, иными были нравы.

Тогда встречного-поперечного не могли назначить не то что главным редактором, но даже и заурядным спецкором или собкором “Правды”. Он должен был, по внутрипартийному шаблону, сначала пройти школу жизни, затем — институты, университеты и академии комсомольско-партийной работы. А знает ли претендент азы журналистики, владеет ли журналистским мастерством, да и просто — умеет ли грамотно изъясняться на русском языке, — это в расчет, скажем так, не принималось. Или почти не принималось, не было основным. Поэтому, например, среди главных редакторов “Правды” за всю ее историю было много виднейших политиков, начиная с Ленина и Сталина, дипломатов, академиков, бывших комсомолят, а вот профессиональных русских журналистов — раз-два и обчелся.

(Правда, говорят, что и “профессионал” Максим Горький делал ошибки в написании русских слов, но он был и остается великим пролетарским писателем— соиздателем приметной в годы первой русской революции газеты “Новая жизнь”, организатором дооктябрьского издательства “Знание”, инициатором “Библиотеки поэта”, журнала “Наши достижения” и многих-многих других, как нынче говорят, рейтинговых проектов.

Но это — к слову. Отмечу только, что к “Правде” Алексей Максимович Горький относился с любовью, помогал и своим авторитетом в культурном мире Европы, и финансами ленинской партии, а значит и ленинской “Правде”. Но, разумеется, на ее кадровую политику М. Горький не влиял.)

Жесткий кадровый подход преобладал и в отношении к рядовым сотрудникам редакции. Собственными корреспондентами “Правды” становились чаще всего те, кто достиг “степеней известных” в партийной иерархии у себя в области, крае, республике. Они, становясь полномочными представителями “Правды” и ЦК партии, должны были — на генном уровне — помнить, что за редким исключением никогда не стали бы правдистами без “одобрямса” местных партийных органов.

Отбор в “Правду” проходил едва ли не более строго, чем даже цэковских работников, которые часто именно на журналистах отыгрывались потом за свои злоключения. Я сам просквозил через это жесткое сито и помню, что Михаил Дмитриевич Васин, зав корпунктом по Ленинграду и области, душевно содействующий моему “трудоустройству” в редакцию “главной газеты”, вздохнул с облегчением, когда меня назначили заведующим отделом партжизни “Ленинградской правды”.“Ну теперь, — сказал он, — у тебя есть все шансы… А то мне в московской редакции “Правды” говорят: если он способный журналист, почему его не продвигают в “Ленправде”?”

Очень высоко ценилась первая, “основная”, профессия будущего сотрудника. Поэтому в нашей редакции среди членов редколлегии и заведующих отделами были и металлурги, и летчики, экономисты, учителя, военные….Когда я в 1973-м пришел в “Правду”, большинство ее сотрудников составляли люди, прошедшие войну, причемне в качестве щелкоперов. Это и начальник штаба противотанкового истребительного полка (за точность названия не ручаюсь) Петр Чернущенко, и сержант ракетной части (“Катюши”) Вадим Данилов, и медсестры и связистки Клавдия Скачко, Нина Рогульская и много-много других участников битвы за Родину.

Военными дорогами прошли лучшую часть своей жизни главные редакторы, члены ЦК КПСС Михаил Васильевич Зимянин, Виктор Григорьевич Афанасьев и его тезка, редактор отдела писем Виктор Гришин, наши белорусские собкоры Иван Новиков и Александр Симуров, украинские — Александр Богма и Михаил Одинец, псковский корреспондент “Правды”, партизанский поэт Иван Васильевич Виноградов. Просто и человечно рассказывали нам, новобранцам главной газеты, о том, как пали от фашистских пуль военные корреспонденты “Правды” Петр Лидов, Владимир Ставский, Григорий Гринев, фотокоры Михаил Калашников, Сергей Струнников, как погибли Иван Ерохин, Яков Рогач. О том поведал нам тоже вернувшийся с ратных полей военкор Яков Макаренко, в 1973-м — спецкор отдела мирных полей — сельскохозяйственных.

Не могу назвать всех имен. Но, конечно же, я не раз вспоминал на заре правдистской юности писателя-правдиста Бориса Горбатова с его ныне несправедливо подзабытой добротной повестью “Непокоренные” — одним из самых правдивых произведений о Великой Отечественной войне, и “Письмами к товарищу”, которые читала вся страна. В коридорах “Правды” тогда можно было встретить и побеседовать с самим легендарным Константином Симоновым и автором легендарной “Повести о настоящем человеке” Борисом Полевым, с другими крупными писателями.

Я уж не говорю о том, что в коридорах старого здания “Правды”, где после перестройки и реформ конца ХХ века, согласно законам дикого рынка, укоренились коммерческие структуры, в приснопамятных 70-х годах витал дух великого Михаила Шолохова: здесь писатель читал правдистам и “Судьбу человека”, и главы из так и незаконченного романа “Они сражались за Родину”, и столь мучительно рождаемой воображением гениального мастера художественного слова второй книги “Поднятой целины”

Кстати, с 11 мая 1932 года Шолохов приказом номер 9 был зачислен постоянным сотрудником газеты “Правда”. Помощником знаменитого писателя стал штатный сотрудник “Правды”, прослуживший в этой должности до катастрофы 1991-го, а редактором шолоховских произведений — по желанию самого автора — Юрий Борисович Лукин, с которым мне тоже посчастливилось работать в “Правде”.

В “Правде” особо ценилась верность “Правде”. Тот, кто предавал ее идеи, ее принципы, уходил из газеты навсегда. За редким, повторюсь, исключением.

Переходы и перебеги стали обычными через 90 лет.

Но о том, что стало возможным спустя век, я расскажу чуть позже.

А тогда, в августе-сентябре 1991-го, мы были наивны, хотя уже и немолоды, и порядком побиты жизнью.

Профессор Владлен Терентьевич Логинов к тому времени сделал себе имя, и не только в науке, но и в политике. Ранее бывший ведущим сотрудником полулегального института КПСС, где “ковали” коммунистов-интернационалистов для всего мира, он стал и одним из основателей, возможно, первой оппозиционной партии, движения или группы — “Московская трибуна”. Эта вольнодумная “трибуна” объединяла столичных (по преимуществу) интеллектуалов, которых привлекала к ней возможность, открытая перестройкой, перейти от кухонных полуподпольных дискуссий к совершенно свободной дискуссии в лучших московских клубах. При поддержке новых властей, которые, как все провинциалы, любили группировать вокруг себя по преимуществу звонкие имена и творческие силы, подражая, хотя и неосознанно, небезызвестной мадам Помпадур. Думаю, именно “Московская трибуна” послужила своеобразным прологом Межрегиональной депутатской группы — прибежища всесоюзной, еще эсеровской, оппозиции, вознесшей на гребень своей волны не самого интеллектуального, но, пожалуй, самого тертого политика, побывавшего и на прежних вершинах власти, но будто бы гонимого более удачливыми и догматичными соперниками. Вы уже догадались, что этим “открытием” в перестроечной политике стал Борис Николаевич Ельцин — тогда самый продвинутый в демократию по-советски, даже по-коммунистически, деятель горбачевско-лигачевской выделки.

Профессор-историк Логинов был близким другом профессора-экономиста, тоже влипшего в историю, Гавриила Попова (греческие “друзья” “Правды” господа Янникосы почему-то люто ненавидели грека Попова, но это так, к слову). Гавриил Харитоныч уже возглавил Совет народных депутатов столицы, уже осваивал антисоветскую риторику, изобрел термин “административно-командная система”, готовил статью для “Известий” о четырех или пяти “Де” (десоветизация, дефедерализация и т.д.), а Владлен Терентьевич состоял, как и я, в членах полозковского Центрального Комитета КП РСФСР, не оставившего следа в истории.

Вот ведь какая история получается!

Могу заверить моих читателей, что профессор Логинов никогда не был антисоветчиком и убеждений своих, как перчатки, не менял. Он, как и многие из нас, иногда заблуждался…

Я еще раз убедился в этом, когда уже в 2003-м смотрел передачу с его участием, которую вел на телеканале “Культура” Виталий Третьяков, отставленный большим рынком с должности главного редактора “Независимой газеты”. Логинов говорил то, что думал.

Мы много раз встречались с историком Логиновым в редакции “Правды”, где он на общественных началах вел семинар для журналистов. Как-то они приходили к нам вместе с Олегом Ефремовым — соавтором исторической драмы на ленинскую тему.“Слово о Ленине” — к какой-то юбилейной дате — для М.С. Горбачева тоже писал (с кем-то в соавторстве) Владлен Терентьевич. Да и само его имя — дань уважения человеку, которого, как можно понять, очень высоко ставили родители: Владлен — это сокращенное “Владимир Ленин”.

(В скобках: никто не хочет называться Шариковым, да еще Полиграфом Полиграфовичем, тем более — Швондером, у которого, по-моему, и имени-то нет. Но я не слышал, чтобы кто-то сменил свое ленинское имя. Сжечь партбилет — это пожалуйста, это нам ничего не стоит, а вот имена дают родители, а уж они знали в жизни толк).

А поближе мы познакомились с Владленом Терентьевичем, когда в 1991-м году несколько месяцев жили в Волынском 2, вблизи сталинской дачи, и за похлебку работали над последней Программой КПСС, позднее обозванной р-революционерами предательски-оппортунистической. Там не было призывов к мировой революции. Признавались ошибки, допущенные в 20-е, 30-е, 50-е годы и — самое страшное! — в послесталинские десятилетия. Говорилось о том, что экономика наша буксует, что КПСС запоздала с реформами в политике, в социальной сфере, что наше прежнее (не нынешнее же!) руководство прошляпило научно-техническую и особенно — технологическую революцию, и страна стала стремительно отставать от более динамично развивающихся народов и государств… Разве это не чистый оппортунизм? Было время, когда подобные мысли назвали бы политическим капитулянством. И …. (дальше додумайте сами.)

Споры о партийной программе, об оценке прошлого и настоящего нашей страны и путях ее развития приобрели тогда необычайно острый характер.

Впрочем, такие гадания об особом пути России, о ее роли в мире, об отставании от Запада были в моде с незапамятных времен.

“Куда ты несешься, Русь?” — спрашивал весьма прозорливый романтик XIX века Н.В. Гоголь.Это ему принадлежит горькое признание: нет пророка в своем отечестве. Даже великие мыслители и писатели искали примеры достойной жизни в чужих странах — для подражания и исправления российских нравов. Но — тщетно.

Очерки М.Е. Салтыкова-Щедрина, названные незатейливо — “За рубежом”, рассказывали россиянам того же века (тогда еще не было такого красивого слова — россияне), что там, за бугром, ботинки выставляются на ночь перед дверью гостиничного нумера не для того, чтобы их умыкнули, а только почистили, что один ихний Курт или Ганс выполняет работу, какую в необъятной Российской империи делают, да еще и бурчат при сем, десять Ванек.Но и до сих пор почему-то не все знают, что селедку надо чистить с головы, а не с хвоста.Мы, несмышленые почитатели гениального А.П. Чехова, отчего-то плачем над грустным повествованием о незадачливом Ваньке Жукове, а деревню, где прозябал его всеблагой дед Константин Макарович, так и не нашли — ни в советские годы, ни во время буйствования демократии — и ничего благоразумного для нее не сделали. Пока не явился туда мещанин во дворянстве — продукт не французского, не мольеровского, а нашего, домотканого рукомесла, да не понастроил там дворцов для себя и своего семейства. Я был поражен в самое сердце, когда впервые и, увы, по трагическим обстоятельствам (хоронил друга своего Ивана Шарова),побывал в одной из черноземных, природою щедро одаренных областей нашей Родины, нашей России, и узнал, что и малую, и великую нужду наши прекрасные россияне справляют в огороде,как и две тыщи лет назад. Но — вот писк цивилизации! — ходят не прямо в огород, на грядки картошки или клубники, а сначала на газетку (неважно, как она называется, лишь была бы под рукой…)

Что же мы так над собойизгаляемся?

Срединная Россия….Думаю, можно назвать ее центром страны нашей, обильной, по

Н.А. Некрасову, и могучей. Но и за полтора века, когда ушел из жизни этот изумительный, искренний поэт и великий издатель самим А.С. Пушкиным задуманного и начатого журнала “Современник”, вопрос, им заданный, “Кому на Руси жить хорошо?” ничуть не растерял своей значимости. Господи, да за что же ты так жестоко и несправедливо караешь самую великую и самую, по моей надежде, талантливую страну?! Только она, а не задрипанная, замусоленная, как доллар, разношерстная Америка может стать духовным центром Мира.

К ней, нашей стране, тянут свои загребущие десницы все алчные хищники Земного Шара. Они видят в России сокровищницу земных богатств: нефти, газа, таежных лесов, золота и драгоценных камней…А Россия — страна великого духа. Она приняла эстафету великих революций от Франции, которая умудрилась, разрушив мрачную Бастилию, построить на ее месте то ли роскошный дом запретных удовольствий, то ли казино, что, впрочем, почти одно и то же.

Франция переболела своими революциями, как детской корью -не хочу, однако, этим сравнением обидеть великую и вольнолюбивую страну. Мы с нею в дружбе. Даже построив заново Храм Христа Спасителя, возведенный в честь победы в Отечественной войне 1812 года над французской армией Наполеона.

Мы уже и Германии простили самую жестокую, самую кровавую агрессию против народов России. У нас теперь в лучших друзьях и Вилли, и Гельмут, и Ганс…Мы мечтаем жить так же привольно, какпобежденные Красной Армией коричневые рыцари с берегов Рейна, Эльбы и Шпрее.

Что уж говорить про полумиллионную армию Наполеона Буонапарта, взошедшего на императорский трон на кровавой волне Великой Французской революции и едва ли не сразу возомнившего себя властелином Вселенной? А для подобных “возомнений” надо было не только разбить опереточную (ну пусть оперную!) армию Италии (позднее в сражениях с французами за освобождение этой оливковой страны прославился наш адмирал Федор Федорович Ушаков). Надо было покорить Россию. Поставить ее на колени.

Это, кстати сказать, понимали все известные по истории завоеватели, которые непременно рвались на российские просторы. И татаро-монголы, начиная с Тимура-Тамерлана, искали военное счастье на земле необъятной Руси. И японцы атаковали Россию на ее азиатской территории, считая, что наш ничтожный, по их понятиям, народ недостоин располагать столь обширными пространствами. И тевтонские “псы-рыцари”, и шведы, и прочие прорывались с запада — к Пскову и Новгороду, хотя князь Александр Невский с народным войском дал им отлуп. И недаром, неспроста Петр Великий значительно позже поставил в дельте Невы русский град, названный на иностранный манер Санкт-Петербургом, да еще и вывел на Балтику военный флот крепнущей Российской державы.

Ленинское правительство, вопреки завету Петра I, перенесло столицу из Петрограда в Москву главным образом потому, что германские дредноуты и фрегаты бороздили воды Финского залива в слишком опасной близости от невских берегов, а флот новой России пребывал в полу разобранном состоянии.

Кстати, когда началась первая мировая война, а было это в 14-м году ХХ века, российский император Николай Второй издал вердикт о переименовании Санкт-Петербурга. Не мог православный русский царь смириться с тем, что столица Российского государства носит немецкое имя — враждующего с нашей страной народа. Хотя и сам государь, и тем паче супруга его Александра Федоровна уже не были русскими. Но тут не они виноваты, а традиция: монархи могли сочетаться браком только с теми, кто соответствовал их социальному статусу.Царь или император должен был искать свою пассию в других, иностранных монархиях. И какая-нибудь принцесса — датская или ангальт-цербтская, какая-нибудь заграничная фру Фике — могла стать подходящей партией для подневольного российского государя. А “жениться по любви” короли, цари, императоры не могут. Это карается, и жестоко. Известны случаи, когда прямых наследников престола отлучали от династии только потому, что они заводили интрижки с недостойными их великокняжеского пристрастия особами.

Известно, что дляпоследнего русского царя, Николая Александровича,это обернулось трагедией. Сын его, Алексей, был от рождения болен гемофилией (несвертывание крови).Брат царя Михаил, как всем известно, от престола отказался (что не спасло его от высылкив Пермь в марте 1918-го и от расстрела в июне того же года.) У других родственников была подмочена династическая репутация. Королева Великобритании, генетически родственная Николаю II, после некоторых колебаний отказалась его приютить в своей суперцивилизованной и гиперосторожной державе.И тогда в дом Ипатьева в Екатеринбурге, где пребывал под арестом “гражданин Романов”, нагрянули каратели… .

Император, я так понимаю, пошел на смерть в полном согласии со своим, природой заданным,характером — как на избавление от мук, чинимых над ним и его семьей Филиппом Исаевичем (настоящее имя — Шая) Голощекиным, Юровским и прочими якобы революционными расстрельщиками.

Сколько русской крови было пролито этими людьми, настоящие имена и фамилии которых кроме специалистов мало кто знает? А ведь именно Голощекин, избранный в ЦК РСДРП (б) и его Русское бюро на Пражской, 1912 года, партконференции, “играл”, как сказано в справочнике о политических деятелях 1917-го, “определяющую роль в переводе царской семьи из Тобольска в Екатеринбург и последующем ее расстреле”.

Расстрельщиков у нас всегда оказывалось больше, чем гуманистов и созидателей. Не потому ли и перебивается с хлеба на квас многострадальная Россия?!

В ней причудливо складываются и переплетаются судьбы многих и многих людей.

Я, к примеру, немало лет был знаком и даже товарищески близок с Сергеем Борисовичем Шеболдаевым, тоже, кстати, активным оппозиционером 80-90 годов уже минувшего ХХ века, венчавшего второе тысячелетие от Рождества Христова. Печатал в “Правде” его небольшие статьи и письма по каким-то конкретным, весьма актуальным поводам. Лично его я уважаю и до сих пор, несмотря на вероятную нестыковку наших идейных пристрастий и взглядов. Но когда я узнал частицу правды о его отце…

Борис Шеболдаев работал первым секретарем партийных организаций ряда сверхрегионов (по типуфедеральных округов В.В. Путина): Нижневолжского, Северо-Кавказского и Азово-Черноморского крайкомов ВКП(б). Был членом ЦК и ЦКК,усердно громил всех оппортунистов, двурушников и предателей, часто обрекая их на погибель…. В 1937-мсам Б.П. Шеболдаевбыл расстрелян как враг народа.

У партии большевиков, что, само собой разумеется, врагов не было, разве что — идейные противники. Враги числились за народом.

Вот написал эти строки, и мелькнуло: а может, и правда, что враги России, как раньше, так и доныне, были и остаются врагами народа? Ну что стоит жизнь одной двуногой особи, даже если она, эта особь, и на самом деле — реальный враг? В конце ХХ и начале ХХI века проблема решалась проще пареной репы. Киллер, серая неприметная личность, деловито подходит к подъезду жилого дома (не посадишь же всех олигархов и преступников в СИЗО— следственные изоляторы, где они чувствовали бы себя лучше и безопаснее, чем дома?). Человек с оружием дожидается, когда отдельный субъект, оказавшийся лишним на празднике рыночной или политической жизни, выходит из многокомнатной квартиры, из-за железных дверей, хитроумных замков и задвижек и получает “свои”, оговоренные и оплаченные кем-то две-три пули. Последний выстрел — в голову — контрольный.

Случайно выяснилось, что, если олигарху местного или федерального значения прострелить сердце, это еще не значит, что он обязательно умрет, — надо непременно прострелить ему голову. Сердце-то может оказаться ледяным или каменным.

С народом — сложней, а можно сказать — и похуже.

Кульминацией давнишнего и трогательного фильма о Зое Космодемьянской стали ее слова: мы — народ, вы, проклятые фашисты, всех не перевешаете. (Для точности: первый очерк о Зое военного корреспондента “Правды” Петра Лидова был напечатан в нашей газете 27 января 1942 года под названием “Таня”. Только через три недели, 18 февраля, Петр Лидов опубликовал свой второй очерк о девушке-партизанке, казненной гитлеровцами в подмосковном Петрищево, под заголовком “Кто была Таня”. Так миру явилась бесстрашная Зоя, народная защитница).

Такая вера в свою страну, в свой народ особенно крепка и неколебима среди простых людей, даже не подозревающих, что они играют какие-то навязанные им сверху роли. А социология, наука ветреная и потому презираемая и гонимая, доказала, что всякий человек играет множество социальных ролей и этим, в сущности, не отличается от великих мастеров Художественного или Малого театров. Разве тем, что маститые лицедеи могут сыграть любую, самую драматическую либо трагическую роль, погибнуть и умереть на сцене, а через минуту, уже за кулисами, выпить “за успех” добротную рюмку водки и пойти, вслед за Федором Шаляпиным и другими корифеями искусства, в ближайший трактир и гужеватьтам с русским размахом до утра, до полной потери чувства реальности. Как и политики, что бьют в набат о бедах и горестях народа, но, сойдя с трибуны, велят помощникам вызвать машину, чтобы помчаться на обильную презентацию ценою в миллионы рублей или на предоставленную им за народный счет загородную виллу. Создается и крепнет впечатление, что и партии-то нынче организуются и функционируют с одной единственной целью: чтобы рядовые их члены, политбойцы агитировали за партийных вождей на бесконечных выборах. А когда лидер (слово захватанное и захваченное амбициозными политиками) садится в депутатские или губернаторские сани, об агитаторах фактически забывают, и они доживают свой жизненный срок на нищенскую зарплату, пенсию или пособие. В лучшем случае очень немногим удается выплеснуть свои горести и обиды на страницы псевдо-непримиримых газет, где критиковать разрешается не своих прельстителей, почивающих на добытых невольниками лаврах, а только — вслед за лидерами! — правящий режим и отдельных одиозных госчиновников и ненаших олигархов.

По сути, это своего рода идейная принудиловка, хуже того — проституция. Хорошо, если партия — у власти, тогда, может быть, и своихмелких чиновников подмажет, а то, чего доброго, и мужику лишний пятак перепадет….

А мы с Владленом Терентьевичем, люди небесталанные, жизнью всерьез потертые, мечтали создать Партию Правды в королевстве кривых зеркал.

Не спешите нас осуждать.

Ученые, да и все творческие люди отличны от других людей не только тем, что совершенно не понимают жизни. Они просто живут в другом времени — будущем или прошлом. А часто — и в том, и в другом. Неспроста же остались в памяти человечества имена Томаса Мора, Томмазо Кампанеллы, Роберта Оуэна, Шарля Фурье, которых наш постперестроечный БЭС, заявляющий о себе как Большой (!)Энциклопедический (?) Словарь, то бишь издание научное и беспристрастное, клеймит утопистами, почти недоумками — вполне в духе инквизиции или догматики сталинских времен. (Очень жаль, что все эти позорные ярлыки прикрывались именем выдающегося ученого, нобелевского лауреата, физика Александра Михайловича Прохорова, “как бы” председателя редакционного Совета этого уже ненаучного издания, ставшего в последнее время откровенно тенденциозным и не заслуживающим доверия).

В своем неразобранном архиве я нашел пожелтевший — физически, но не морально — спецвыпуск к 78-летию “Правды” (5 мая 1990 года). С пожеланиями газете выступают в нем писатели Виктор Астафьев и Сергей Залыгин, рабочий, член Президентского Совета СССР Вениамин Ярин, академик Станислав Шаталин, первая женщина-космонавт Валентина Терешкова, народный артист СССР Кирилл Лавров.

О чем они говорили, чего желали газете?

Приведу выражение Ромена Роллана, о котором напомнил в подборке “Слово наших друзей” К. Лавров: “Вот наказание за то, что хоть раз ты сказал правду: теперь ты обязан говорить ее всегда, всю жизнь…”. Критерием работы газеты ленинградский артист назвал интеллигентность. Лет через десять я встречался с Кириллом Юрьевичем, который после 1991-го голосовал за демократов. Оказалось, и к “Правде” у него оставалось доброе отношение.

Выдержки, компетентности, достоинства желал газете В. Астафьев.“Правде”, говорил Виктор Петрович, “надо не затеряться, найти свой образ, достойный и названия газеты, и ее широкого читателя”.

Об особой ответственности “Правды” “за возвращение к истине” в то время, “когда рушится вера”, когда “в сознании очень многих людей социализм и коммунизм ассоциируются преимущественно с их искажениями”, прежде всего печатью, напоминал В. Ярин.

Интересно рассуждение С. Залыгина: “по мере того, как меняется в наших умах и душах смысл слова “правда”, меняется и “Правда”. Удивительный процесс. Когда-нибудь он будет изучаться историками, социологами, психологами, всеми людьми с особым интересом к своему собственному прошлому…”

“Убежден, — говорил академик С. Шаталин, — как бы ни пошел процессразвития партии, для “Правды” как центрального органа не должно быть закрытых тем, запретных идей, нежелательных оппонентов. “Правда” уже сумела стать зеркалом различных точек зрения в партии. И когда здесь отнюдь не все нравится, напоминаю себе, что пенять на зеркало смысла нет”.

Очень по-разному сложились в дальнейшем судьбы и взаимоотношения с газетой тех, кто выступил в 1990-м году в спецвыпуске “Правды” под рубрикой “Слово наших друзей”. Но никого из них не могу заподозрить в неискренности по отношению к “Правде” — они желали ей самого “доброго и значительного”(Сергей Залыгин), успеха в “борьбе за обретение партией новых сил и новой энергии”(Валентина Терешкова),“в воспитании нового человека”, способного преодолеть “во многом рабское сознание и самосознание” (Виктор Астафьев).И это доброе отношение было взаимным.

Сужу о том по тогдашней почте “Правды”, который вел наш партотдел — то есть ваш покорный слуга вместе со своими добрыми товарищами Альбертом Петрушовым, Иваном Подсвировым, Александром Шинкиным….“Прямо-таки бурю откликов, — отмечал в том же спецвыпуске ныне железный борец за единомыслие в отдельно взятой партии, — вызывает регулярно публикуемый в преддверии XXVIII съезда партии “Дискуссионный листок”.

Да, помнится, за один месяц только наш отдел получал 12 с половиной тысяч писем — из примерно 40-45 тысяч на всю редакцию.

Не могу не привести здесь и свой монолог, записанный для спецвыпуска 5 мая 1990 года Николаем Кривомазовым.В его как всегда ироничном репортаже “Про надёжу” есть раздел, озаглавленный так: Александр Ильин: “О чем я пока не написал? О самом главном…” Публикую его полностью, без единой поправки.

“О чем мы еще не писали? Если отвечать предельно серьезно, я бы сказал так: о самом главном. Мы еще только-только нащупываем подходы к теме: партия в условиях политического плюрализма.

Мне кажется, многие — и коммунисты, так сказать, рядовые, и руководители партийных комитетов — все еще не верят, что появление новых политических силна арене нашей общественной жизни — это всерьез.

Сегодня кое-кому представляется — сужу об этом и по письмам, и по выступлениям прессы, — что можно пока не считаться со всякого рода общественными движениями, фронтами, поляризацией общества. Вот-вот, дескать, все станет на свое, на прежнее место. Не встанет! К прошлому возврата больше нет. Значит, нужно раз и навсегда отрешиться от высокомерия, комчванства. Искать новые, совершенно непривычные для нас подходы. Решительно, кардинально перестраивать партийные ряды.

Еще в начале прошлого года “Правда” била тревогу: кредит доверия, данный партии с началом перестройки, стремительно тает. Авангард начинает отставать. Писали мы и о том, что надо осваивать такие понятия, как партнерство, сотрудничество с другими общественными силами и движениями. Не смотреть на них свысока. Да, мы писали, ставили злободневные вопросы, но каков же результат? Многого ли достигли? — вот в чем главное. Увы, достижения более чем скромны. Хотя сдвиг, конечно, есть, но, кажется, запоздалый. А уже новые проблемы стучатся в дверь. Неужели опять опоздаем их разглядеть? Возникают новые партии, пусть пока немногочисленные. Но и с ними надо считаться. Есть и люди с партбилетами КПСС, которые откровенно ведут дело к расколу партии. Не считают для себя обязательными нормы партийной этики, дисциплины. Что же тогда их связывает с КПСС?

Верю, что партия найдет в себе силы преодолеть затягивающийся кризис. А наше, партийных журналистов, дело — помогать выздоровлению, очищению партийных рядов. И возрождать на новой основе, в новых условиях ленинские традиции партийной печати, которая должна быть трибуной рабочего класса, всех людей труда. Ведь им в первую очередь призвана служить партия”.

Если бы сегодня, в 2003-м, меня попросили написать “о самом главном”, я не задумываясь перепечатал бы этот монолог. Конечно, некоторые аббревиатуры пришлось бы немного подправить.

Мы верили в “Правду”. Верили в газету как собирательницу новых сил и новой энергии и миллионы ее читателей. Когда КПСС была бесцеремонно вычищена из Конституции СССР, когда люди труда были по сути отлучены от политики, лишены возможности через свои парторганизации влиять даже на руководство отдельных предприятий, они видели влиятельную силу в “Правде”. Тот же “Дискуссионный листок” читали не только, так сказать, рядовые подписчики. Буквально утром, по крайней мере до полудня, до редакции доходили отклики и с самых “верхов”. Одним что-то нравилось, другие поеживались от неслыханной дерзости авторов газеты. Главе правительства, помню, не понравились резкие высказывания в адрес членов Политбюро ленинградских рабочих, прозвучавшие в материале нашего собкора Виктора Герасимова. Обсуждали в кремлевских кабинетах и на Старой площади — не официально, а в живыхбеседах— блестящую острокритическую статью нашего автора Натальи Морозовой “С точки зрения беспартийной…”

Вот почему мы с Владленом Логиновым поверили в идею создания Партии Правды.

Мы просто знали, что вся история человечества — это путь к Правде.

Совсем недавно христианская католическая церковь покаялась перед всем миром за преследование ученых, начиная с великого Галилея, которые несли людям Земли свет науки, свет знания.

Я надеюсь, что наступит время, когда все искренние люди не будут слушать по радио и

ТВ недорослей, выпестованных ложномудрыми, а то и злонамеренными наставниками, будут самостоятельно мыслить и понимать сложнейшую правду истории. И по справедливости оценивать тех, кто стремился сделать жизнь лучше, достойнее, хотя, как и все остальные, мог заблуждаться.

Почему не состоялась и не могла состояться Партия Правды? Почему развалилась КПСС и разрушилось Советское государство?

Обратимся к Ленину.

Вот что он писал в первые годы Советской власти:“Экономической силы в руках пролетарского государства России совершено достаточно… Чего же не хватает? Ясное дело, чего не хватает: не хватает культурности тому слою коммунистов, который управляет… Если взять Москву — 4700 ответственных коммунистов — и взять эту бюрократическую махину, груду, — кто кого ведет?Я очень сомневаюсь, чтобы можно было сказать, что коммунисты ведут эту груду. Если правду говорить, то не они ведут, а их ведут”.

Так было и позже, и — особенно — теперь, когда благородных целей пытаются достичь на неблагородные средства.

В той же ленинской цитате можно заменить слово “коммунисты” на другое, к примеру — демократы или либерал-демократы,и прийти к определенным выводам. Но даже если не заменять ни одного слова, эффект будет таким же. Правда, придется подумать и разобраться, что ныне представляет собой “слой коммунистов, который управляет”, и что такое — бюрократическая махина, “груда”, едва ли не целиком состоящая из бывших, а может, и будущих “коммунистов”? И те, и другие “хочут” приобрести иммунитет — нет, не против холерного или чумного вируса,а против тривиально-криминального преследования за грязно-уголовные делишки. Вор, по их понятиям, должен сидеть не в тюрьме, а по меньшей мере -в представительном органе власти, с защитительно-красным мандатом, и чтобы судьбу его, даже если совсем уж проштрафился, проигрался, решали не прокуроры и судьи, а его полномочные подельники.

Вы представляете, чтобы депутат, а теперь и губернатор, и член Госсовета РФ интернационалист Роман Абрамович “сдал” ставшего неугодным верховной власти бывшего депутата РФ Бориса Абрамовича? Нет? Я — тоже. Он лучше купит аглицкий футбольный клуб, набьет его мировыми футбольными звездами и, подобно О. Бендеру, прогремит на всю планету. Возможно, чтобы отомстить нам, русским,за чудного лесковского мастера Левшу, сумевшего со товарищами подковать в Туле аглицкую блоху. Приглашенного англичанами посмотреть Европу и остаться там, но скончавшего дни свои в российской нищете и беспамятстве, в “желтом доме”. А возможно — чтобы, в случае крайней нужды, поселиться на богоизбранном британском архипелаге, поближе к БАБу, недавнему народному избраннику от одной из неблагополучных российских окраин, поверившей, что под крылом олигарха народонаселению округа заживется весело, вольготно на Руси. В отличие от царя Николая II беглый олигарх сходу получил в Альбионе политическое убежище.

Перечитывая из любопытства книгу Бориса Федорова, недавнего предводителя депутатской группы “Либерально-демократический союз 12 декабря”, вывесившего было перед нашим домом на Ленинском проспекте большой экстраординарный плакат: 50 000 000 жертв коллективизации и репрессий никогда не проголосуют за коммунистов, я обнаружил в хитроумнойисповеди бывшего сотрудника ЦК КПСС, идейного антикоммуниста, характерное признание. Оказывается, когда в декабре 1994 года Борис Георгиевич попал в Госдуму и возглавил, как “наиболее известный человек”, вышеозначенную группу, он обнаружил в ней “много…индивидуалистов, циничных карьеристов и случайных людей. Большинство жаждало поездок за границу, денег, “завязок” в Москве, должностей”. “Достаточно сказать, что в группе некоторое время состоял депутат-предприниматель Скорочкин, который вскоре перешел к “жириновцам” и через год был убит”.

Конечно, как каждый автобиограф, Борис Федоров изрядно лукавит и ставит себя в неловкое положение. Ведь если ты “самый известный человек”, прошедший, после ЦК КПСС, гайдаровско-чубайсовско-черномырдинскую школу, то не мог же не знать, на какой лжи и крови были замешаны “демократические” выборы 93-го. Не мог не знать и о том, что ситуацией не замедлили воспользоваться лжецы и кровопийцы, разного рода Чичиковы и Ноздревы, Расстегаевы и Лопахины, Тяпкины-Ляпкины и Угрюм-Бурчеевы…А к какой чистой категории депутатов Борис Георгиевич относит себя?

Этот же вопрос стоит задать и многим другим политикам. Они что, никогда не открывали ни одной книги классиков мировой художественной литературы, где пагубность сращивания политики и денег исследована до мельчайших подробностей? Достаточно (повторю за Б. Федоровым) назвать имена Диккенса, Бальзака, Сноу (“Коридоры власти”), Гоголя, Достоевского, Льва Толстого, Драйзера…

Они, политики, разве и до сих пор воспринимают как ненаучную фантастику беспощадные фильмы Стэнли Крамера, Анджея Вайды, Бергмана, Феллини, Копполы, которыеотнюдь не разделяли “аморальных”, помнению яковлевского пошибалибералов, коммунистических идей?

Специально не называю советских кинорежиссеров: они могут быть предвзятым читателем заподозрены в совковом, ущербном мировосприятии — как лилипуты и гуингмы (лошади) у Джонатана Свифта, живущие или жившие по ненормальным законамбытия.

Меж тем человек живет в предлагаемых ему временем, историей и жизнью обстоятельствах. Это превосходнопонимал великий режиссер Константин Сергеевич Станиславский. Может быть, отсюда и родиласьего гениальная система работы с актерами. К несчастью, политикам, в отличие от актеров, не повезло: они не проходят школу Станиславского, в лучшем случае — раннего Мейерхольда, и то заочно, а часто и понаслышке, по наивности путают Михоэлса и Мехлиса ( последний, кстати, числился одно время редактором “Правды”, притом не без вреда для газеты).

Мы с Владленом Терентьевичем ничего этого, конечно, не учли, и наша революционно-демократическая романтика в отношении Партии Правды явно зиждилась на песке.

Но уж лучше помечтать, чем послушно, как оскопленные волы, плестись за никем не управляемой реальностью. Сервантесовский Дон Кихот, тот и с мельницами воевал, а остался в памяти мыслящего человечества, как рыцарь, который “подвигов не совершил, но …погиб, идя на подвиг”.

Наверное, это и впрямь утопия: соединить в одно целое партийную обособленность и дисциплину, практически неизбежную, как говорят, по определению, и демократию, когда не вожди управляют народом, а он диктует вождям нормы и принципы большой политики.

Наивно думать, что самым демократическим голосованием можно решать: что есть Истина, какая дорога действительно ведет к Храму.

Да такой возможности и не предусмотрено партийным уставом, который, как непременно выясняется, для вождей организации — превыше всего, но — не указ.

Вот пример из теперь уже давнего прошлого. На одном из партийных съездов, если не ошибаюсь, на ХVI, был принят устав ВКП (б), в котором самым большим проступком коммуниста (сиречь большевика) считалась неискренность перед своей Контрольной комиссией, которые созданы были “от Москвы до самых до окраин” с весьма благородной целью — не допустить, чтобы члены правящей партии использовали свое положение в личных, тем более корыстных, целях.

А такое случалось, о чем говорилось в политическом отчете ЦК еще на VIII съезде, особенно при переделе “буржуинской” собственности, вплоть до подушек и перин из богатых домов и усадеб свергнутых революцией прежних хозяев жизни. Это, впрочем, описано, и достаточно сочно, в художественной литературе — у Андрея Платонова, Михаила Булгакова, например, и у Михаила Шолохова: помните сцену из “Тихого Дона”, когда взбудораженные конники “воюют” с сундуками в богаческой усадьбе, примеряя на себя панталоны с ажурными кружевами, явно не мужского назначения?..

В начале 20-х затеяли даже дискуссию: совместимы ли партийные устремления с нормами общежитейской морали? В “прениях” приняли участие Н.К. Крупская, А.В. Луначарский, другие видные деятели компартии. А верховным арбитром выступал большевик Арон Сольц, которому кто-то присвоил неформальное звание — “совесть партии”.

У меня, скажу честно, нет ни малейшего желания копаться в биографии этого приснопамятного деятеля. Но я — на всякий случай — пролистал “Биографический словарь” “Политические деятели России. 1917”, где, увы, не нашел ни строки о замечательном борце за превосходство партийной целесообразности над общечеловеческой моралью. В моей домашней библиотеке хранилась, кажется, книжка об этой исторической дискуссии, но как найти ее в тысячах книг? Когда-нибудь, возможно, подвернется под руку…

Ограничусь эпизодом, рассказанным (или придуманным) Юлианом Семеновым -Ляндресом, сыном известного журналиста и редактора “Известий” (главы его “Ненаписанного романа” опубликованы в перестроечное время на страницах “Вечерней Москвы”). Так вот совесть партии Арон Сольц, будучи членом Президиума всесильной организации -Центральной Контрольной Комиссии (на всякий случай пишу все слова ее названия с большой буквы), а заодно и членом Верховного суда, вполне демократически — задолго до Ельцина — ехал на работу, пользуясь общественным транспортом, проще говоря — трамваем. А тот трамвай был битком забит несознательной рабоче-служащей массой, да еще на каждой остановке, как писал Ю. Семенов, в него старались пробиться все новые и новые настырные пролетарии. Тщедушному Арону Сольцу, вполне естественно, места в переполненном трамвае не нашлось. Да еще так случилось, что один неотесанный гражданин долбанул локтем “совесть партии”, отчего та (или тот) так и осталась на тротуаре. Впрочем, вместе с невежливым гражданином, которому А.А. Сольц, член РСДРП с 1898 года, мертвой хваткой вцепился в одежонку и держал его будто Марат или Робеспьер главного врага народа во время Великой французской революции.

Поблизости от остановки дежурил милиционер или красноармеец, к которому Сольц и приволок трамвайного злоумышленника.

— Я — Сольц, — сказал разъяренный Арон. — Он вытолкнул меня из трамвая. Я могу опоздать на работу. Я приказываю его арестовать.

Человек с ружьем, явно рабоче-крестьянского происхождения,не знал, кто такой Сольц и почему он ему приказывает. Но решил проявить здравомыслие и сказал несознательному пассажиру:

Товарищ жид, конечно, прав. Надо вести себя хорошо, не толкаться локтями.

Тут Сольц вообще выскочил из себя.

— Где тут отделение милиции? Проведите меня к начальнику!

Послушный нижний чин отвел его в отделение народной милиции.

— Дайте мне телефон! — завопил Сольц, когда его принял начальник отделения. — Я буду звонить Дзержинскому.

— Извините, — сказал милицейский начальник. — Феликс Эдмундович — наш нарком, и я не могу позволить, чтобы любой человек, с которым невежливо обошлись на трамвайной остановке, звонил ему по такому ничтожному поводу.

Я не любой, — взвился разгневанный Арон. — Я Сольц!

В конце концов ему дали позвонить. Дзержинский выслушал взбудораженную “совесть партии”. Через час-полтора, как свидетельствует Юлиан Семенов, на место происшествия прибыли люди Дзержинского, начальник отделения был арестован и препровожден по соответствующему маршруту, а само отделение — закрыто и опечатано, и даже окна здания забиты некрашенными деревянными рейками, как это делалось позже, во время Великой Отечественной войны по соображениям безопасности…А Сольц впоследствии занимал ответственные посты в Прокуратуре СССР и дожил до 1945 года.

Возможно, — в деталях — я перепутал кое-что из когда-то давно прочитанного текста, но суть — за это ручаюсь — изложена верно.

Вообще-то КПК — и на верхних ее этажах, и на местном уровне — учреждение чрезвычайно занятное. Те, кто ее, эту Контрольную Комиссию, создавал, наверняка очень хорошо знали историю Инквизиции (опять же — из трепета — пишу страшное слово с большой, то есть прописной буквы). У Инквизиции был основополагающий принцип: если задержанный — по доносу — еретик не признает, даже под пытками, своей вины и прегрешений, значит, он закоснел в своем неверии и грешен, безусловно. А потому подлежит дальнейшему истязанию и суровому наказанию, что на тогдашнем языке больших и малых инквизиторов-торквемад означало изощренные пытки и мучительную смерть на костре. Ему, мнимому еретику, подсказывали выход, который мало кому приносил избавление от мук и смерти, но был чрезвычайно пригоден инквизиторам: от обреченного на казнь требовали донести на кого-нибудь другого, на кого уже положили глаз кровожадные мучители, усердно выполняющие план по изничтожению еретиков и пополнению божественной казны. Начиналась цепная реакция, остановить которую было практически невозможно…

Примерно такой же или похожий принцип использовали и в КПК наследники А.А. Сольца — не столь, разумеется, скромные — М.Ф. Шкирятов и Н.М. Шверник с мощным аппаратом верных истолкователей и железных исполнителей чьей-то воли, которая по недоразумению именовалась волей партии.

(Вспоминается старый простенький анекдот. Известного геолога схарчили, потому что на вопрос, кто он, тот ответил: я — начальник партии. Ему было сказано, что у нас в стране только одна партия, и ее начальник — тот, кто сидит в Кремле, а не бродит по тайге с рюкзаком за плечами. А ведь и надо-то было добавить одно слово: партии геологической. Впрочем, это его, бедолагу, вряд ли бы спасло…).

К счастью, ни Михаил Федорович, ни Николай Михайлович, ни тем паче известный своеюскромностью Арон уже не могли повлиять на мою и партийную, и человеческую судьбу, и о том, что будет написано дальше, сужу с чужих слов. Точнее — со слов близких мне ученых-историков, а среди них есть весьма достойные и заслуживающие доверия люди. Так вот, Владимир Павлович Наумов, доктор исторических наук, автор и, можно сказать, почти штатный сотрудник “Правды” в конце 80-х годов ХХ века, говорил, что подвергнутых партийному допросу членов ВКП(б)— КПСС часто заставляли кого-то назвать, то есть выдать, что, увы, многие и делали, а затем, независимо от “степени искренности”, их направляли втакой-то кабинет (“Это прямо по коридору”). Из “такого-то кабинета” редко кто возвращался — там работали сотрудники “соответствующих органов”, четко знающие свои функции…

Владимир Ильич Ленин, которого наша перестроечная наука и публицистика смешалане буду говорить с чем, едва ли не до конца своей жизни сомневался в провокаторстве Малиновского, направленного им же “для укрепления большевистской линии” в дореволюционной “Правде”. Даже после приговора “партийного суда” — существовало такое “заведение” в РСДРП(б) -Ленин, по-моему, так и не поверил в предательство попа Гапона. Он требовал жестокой кары для Каменева и Зиновьева, выдавших планы Октябрьского восстания. Но не без его же согласия, уже после Октября, Зиновьев возглавил Петроградскую организацию РКП(б), а Каменев — сначала ВЦИК, а затем Московский Совет рабоче-крестьянских и солдатских депутатов.

А вот уже в наши дни председателя ЦКРК (Центральной контрольно — ревизионной комиссии КПРФ) В.Г. Юрчика после выступления с острокритическим докладом на партсъезде тотчас же отставили, посоветовав сосредоточиться на работе с массамив отдельно взятом Красноярском крае. Не парадокс ли: тот, кто должен по Уставу партиисдерживать амбиции не знающих удержу вождей, зависит и до сих пор не от воли партийных масс, а от этих же амбициозных лидеров…

Политика — сложная вещь, тем более, что этой науке (или искусству?) у нас в России никогда не учили.

Интересные размышления оставил на сей счет Питирим Сорокин, убежденный антикоммунист и даже учитель будущего президента США Джона Кеннеди. Труды Сорокина у нас мало кто читал, но все, даже несмышленыши, знают, что по “вероломному” приказу Ленина он был в сентябре 1922-го на знаменитом эмигрантском пароходе выслан из Советской страны.

И уж совсем нет никому дела до того, что ставший у нас знаковой фигурой Питирим Сорокин несколько раз арестовывался еще при царском режиме (начиная с 1906 года). Характерно название его изданной в 1914-м монографии: “Преступление и кара, подвиг и награда”. Активно участвовал в политической борьбе как эсер и крестьянский депутат (да, и тогда люди от сохи почему-то любили отдавать свои голоса асфальтовым землеробам). Был яростным идейным противником большевиков, как и мой однофамилец профессор Иван Ильин, идеолог “белого движения”. 2 января 1918 года — арестован и почти два месяца “провел” (какое красивое слово изобрели наши славные ученые-энциклопедисты!) в Петропавловской крепости. Но уже в марте переехал в Москву, сотрудничал в газетах, союзах и партиях, нескрываемой целью которых было свержение большевиков. Причем — любыми путями и средствами. Потом с горечью признал (его письмо было перепечатано и“Правдой”): “Истекший год революции научил меня одной истине: политики могут ошибаться, политика может быть общественно полезна, но может быть и общественно вредна, работа же в области науки и народного просвещения всегда полезна, всегда нужна народу…”.

Будущий изгнанник жил затем в Петрограде, а позже, после морского путешествия, в Берлине и Праге. Занимался преподаванием, издательской деятельностью.

Но я вспомнил Сорокина по другой причине. Хочу привести довольно длинную цитату из его книги “Дальняя дорога. Автобиография”. М., 1922, с. 37-38: “Когда политический режим начинает рассыпаться, “вирус дезинтеграции” быстро распространяется всюду, заражая все институты власти, проникая во все щели. Падение режима — обычно это результат не столько усилий революционеров, сколько одряхления, бессилия и неспособности к созидательной работе самого режима… Если революцию нельзя искусственно начать и экспортировать, еще менее возможно ее искусственно остановить. Революции для своего полного осуществления на самом-то деле вовсе не нужны какие-то великие люди. В своем естественном развитии революция просто создает таких лидеров из самых обычных людей. Хорошо бы это знали все политики и особенно защитники устаревших режимов. Они не могут оживить такой отмирающий режим, как, впрочем, и другие не могут начать революцию без достаточного количества взрывчатого материала в обществе”.

Может быть, это и заблуждение известного социолога, но, думается, это — великое заблуждение. Над ним стоит (простите за повтор) задуматься.

(Цитата приведена мною по книге “Политические деятели России. 1917” под редакцией очень близкого мне историка академика Павла Васильевича Волобуева, ныне покойного, и других моих добрых соратников по книге “Урок дает история” — докторов наук В.П. Данилова, В.В. Журавлева, А.П. Ненарокова…).

Я часто удивляюсь: почему не только политики еще сталинской выделки, но и те, кто Иосифа Виссарионовича, как говорится, в оригинале не читал, а только в разного рода изложениях и толкованиях, панически боятся раскрыть томик прежде гонимого социолога, мыслителя, полистать якобы “вражескую” газету или журнал? Ленин, к примеру, всегда начинал рабочий день с чтения не только “Правды”, но и не очень-то приятных для вождя большевистской партии изданий (тогда, к счастью, не было телекатастрофических новостей, способных вышибить мозги даже у самого гениального человека).

… Что стоит за суждениями наших оппонентов? Иное понимание исторических событий, которого незачем бояться. Нам недостает смелости отказаться от стереотипов линейного мышления, от трясучей боязни всего, что, по представлениям партноменклатурщиков среднего звена, отклоняется от линии партии, ими усердно испрямляемой, даже когда это прямой путь в тупик.

Хочу, кстати, популярно — по В.С. Высоцкому: для невежд — пояснить, что, если мне не нравится бесчеловечность нынешней “реформы”, это еще не значит, что я закоренелый ретроград и только и мечтаю о “возвращении старых времен”, о “восшествии на престол” Брежнева, Черненко и даже Горбачева. А значит, и того режима, который в памяти людской связывается с их именами. Ведь что именно связывается?

Я уже приводил ленинскую мысль о “недостатке культурности у того слоя, который управляет…”За десятилетия слой этот не только не восполнил недостаток культурности — он сделал его, этот недостаток, краеугольным камнем своей выживаемости и торжествующей поступи к вершинам власти. Вечный порок возвели в достоинство. Сделали его даже принципом партийности творчества, искусства.

Приведу рассуждение Гелия Коржева, народного художника СССР, из его выступления на VII всесоюзном съезде своих коллег по искусству:

“…над реализмом всегда нависал призрак неправды. Некрасивая дама требовала придать своим чертам сходство с богиней красоты, жалкий властитель заказывал изображение триумфа своей мудрости, а сластолюбивый кардинал требовал для себя высокого духовного экстаза в соседстве с самим богом. И бедные художники брались за кисти и, как могли, мастерством прикрывали ложь.

Уж если чему и досталось в период застоя, то это реализму. Долгое время, неся бремя единственного и государственного направления, он дряхлел(см. П. Сорокина. — А.И.) под грузом несвойственных ему поручений. Что-то нужно было воспеть, что-то отразить, что-то отметить. И всегда что-то мы не успевали отразить, не так и не тем голосом воспевали, что-то очень существенное ускользало из-под кисти.

Много было забот у реализма, кроме одной: говорить правду, говорить честным голосом правду. Вот этого-то и никто не требовал”.

Что тут скажешь? Обойдусь комментарием, который сделал тогда, выписывая горькие, но правдивые мысли из газетной публикации: Мудёр старик!

В одной из глав этой моей книги вы найдете похожие рассуждения Эдварда Грига, норвежского композитора, всемирно и навечно известного, о поразительном невежестве власть имущих.Его невозможно заподозрить ни в симпатии, ни в антипатии к российским большевикам — Григ просто не ведал об их существовании, он просто страдал от непонимания творческого начала в человеке — неважно кем: королями, императорами, знатью или заурядным письмоводителем, цензором, инквизитором….Этот пример исторического характера говорит лишь о том, что пресловутые большевики и застойщики-перестройщики,давно утратившие такие черты настоящего большевизма как готовность к самопожертвованию, не выпрыгнули откуда-то, будто чёрт из табакерки, — они несут в себе генетическую преемственность, вечную традицию противостояния Правде как творческому осмыслению жизни.

Великий Гегель, размышляя об основах мира, о сущности бытия, пришел к выводу о существовании “абсолютной идеи”, которая явилась “до появления природы и человека” и определила законы развития мира и бытия. Его поправил Ф. Энгельс: “Ошибка заключается в том, что законы эти он (Гегель — А.И.) не выводит из природы и истории, а навязывает последним свыше, как законы мышления”.“Отсюда — цитирую Энгельса, — и вытекает вся вымученная и часто ужасная конструкция: мир — хочет ли он того или нет — должен сообразоваться с логической системой, которая сама является лишь продуктом определенной ступени развития человеческого мышления. Если мы перевернем это отношение, то все принимает очень простой вид, и диалектические законы... немедленно становятся простыми и ясными, как день”.

Энгельсу оказалось под силу, хотя и не без издержек, перевернуть “это отношение”. Мы же, как водится, чего-то недовернули и пытались взять из всех богатств, накопленных и выработанных человечеством, только то, что было под силу понять и осмыслить нам, людям отнюдь не богатырской духовной силы. Принялись гнуть человека и человечество даже не под логическую, философскую, а под идеологическую систему, да еще порядком искореженную. Под аппарат, назначенный “тащить и не пущать”.

Это имело огромные практические следствия.

Поясню на примере весьма трагическом — Чернобыльской катастрофы.

Из газетного интервью 1989 года (А и Ф, № 28):

“… В чем парадокс? Когда трудно, когда речь идет о судьбе страны, умным, инициативным людям позволяют проявить себя. Но как только обстановка нормализуется, они становятся неугодны.

Почему? Да потому, что независимы, имеют свое мнение, одним словом, ими трудно помыкать. Я (руководитель центра информации в Чернобыле А. Коваленко. — А.И.) был свидетелем, как инструктор обкома учил доктора наук Игнатенко (с октября 1986 года — генеральный директор объединения “Комбинат”. — А.И.) методам повышения безопасности реактора”.

Не стану комментировать, а лишь процитирую дальше газетное интервью, которое мне представляется правдивым:

“…одна из причин критического положения в стране (1989-й год — А.И.)состоит в том, что у нас решения принимают одни, а отвечают другие”.

“При нашей системе управления и принятия решений АЭС и не могла быть безопасной. Поэтому главный вывод таков: взорвалась не станция, а наша административно-бюрократическая система”.

“… самое удивительное, что отвечает за все Совмин, а решения принимают в ЦК, но при этом практически никакой ответственности за них не несут”.

Прерву цитирование. Не о том ли говорил и последний глава Совмина Союза ССР Николай Иванович Рыжков на одном из совещаний вЦК КПСС? Его выступление, полностью опубликованное в “Правде”, было, по моему восприятию, криком не “плачущего большевика”,каким с ядовитым сарказмом представили гонимого волчьей стаей вольных рыночников советского премьера, а призывом: пора опомниться! Что же мы делаем? Куда ведем страну? Почему правительство превращают в мальчиков для битья, не давая ему реальной власти?

Так и вижу за всеми известными и неизвестными антиправительственными вылазками охотничью повадку одного партийного идеолога….

Я спрашивал пост-фактум Николая Ивановича, возглавлявшего общественный редсовет “Правды”: что вы, член Политбюро, предпринимали, чтобы не допустить такого-то решения? Как оно вообще разрабатывалось и принималось?

— Сейчас уже не всё помню. Заседания Политбюро отнимали почти целый день, а у председателя Совмина, как вы понимаете, множество неотложных дел. Обычно, когда вопрос не касался лично меня, я просматривал текущие документы.

Вообще-то атмосфера на заседаниях ПБ была вполне демократичной. Можно было высказываться, возражать. Но большей частью вопросы, а значит и ответы на них были проработаны заранее. И все же, когда дело касалось сложных проблем, подготовленные аппаратом документы возвращались на доработку….

Интересная деталь: судьба Николая Ивановича Рыжкова выносила его на гребень общественного внимания как раз во дни тревог и потрясений. В Армении воздвигнут памятник ему за личное мужество и государственную мудрость во время трагического землетрясения в Спитаке. Что особенно дорого: в годы, когда памятники истории нередко свергают с пьедесталов, когда серной кислотой забвения вытравляют из нашего прошлого все знаки и признаки проявления дружбы, сопереживания и соучастия в благородных делах всех народов Советского Союза, этот жест армянского народа вселяет оптимизм.

Н.И. Рыжков в числе первых руководителей союзного государства приехал вместе с Егором Кузьмичом Лигачевым и в район Чернобыльской катастрофы. Не стану судить, сколь верны или неверны были их выводы о причинах и масштабе крушения благостной легенды о мирном атоме. Но личное мужество несомненно и заслуживает уважения.

Именем Рыжкова отмечена и история нашей, народной памяти о ратном сражении на Прохоровском поле — одном из славных полей памяти на несокрушимой Российской земле.

Впрочем, я, кажется, отвлекся. Но ведь история — вопреки агитпроповским наставлениям сталинского периода — это не только события, но и имена.

Вернемся к Чернобылю.

Сейчас не время называть имена всех конкретных “вождей” и исполнителей их воли — всем, как говорится, Бог воздаст. Поговорим о тенденциях, о том, что вело людей, даже далеких от политики, к неизбежному выводу: авария Чернобыля была неизбежной.

Авария КПСС и СССР — тоже.

Еще несколько цитат из газетного интервью, сохранившихся в моей записной книжке (сейчас они звучат как фрагменты наскальных надписей давно минувших дней):

“Кто утверждал руководящие кадры в министерство (атомной энергетики. — А.И.)?Кто утверждал директоров и главных инженеров АЭС? Это же номенклатура. А где утверждали политику размещения блоков, тип реакторов?”

В интервью названы фамилии, но мы с вами их опустим, оставим только некую общность проводников партийной линии. Один получил орден Октябрьской революции и повышение по службе “за ликвидацию аварии на ЧАЭС”, хотя по прежней должности обязан был предотвратить аварию. Бывший секретарь Припятского горкома КПУ (именно в Припяти и работали и жили мирные атомщики) стал работником Киевского обкома партии…. А бывший директор ЧАЭС “сидит! Но разве он рапортовал Брежневу об очередномдосрочном пуске блоков ЧАЭС? Нет! Это делал секретарь Киевского обкома, и кинохроника сохранила эти кадры”.

Добавлю: этот секретарь позже стал руководителем аппарата президента СССР.

Но, повторяю, суть не в именах, а в системе, которая раздражала буквально всех, когда директор берет на работу “тех, кого укажут партийные чиновники. А главное, тот, кто руководил Брюхановым (директором ЧАЭС. — А.И.), кто велел пускать блок 31 декабря, принимать кого-то на работу, ни за что не отвечал, но мог легко исключить его из партии и снять с должности”.

Насколько крепка оказалась эта “партийная” линия, насколько прочно въелась в плоть и кровь аппаратчиков и вождей, показали как раз события последних лет перестройки. Уже вычеркнутые из Конституции СССР,уже сдавшие партийные высоты руководящие органы КПСС буквально до 20-24 августа 1990-го все утверждали и утверждали на должности и посты не только секретарей партийных комитетов, но и командиров ракетных частей и атомных подводных лодок, и худруков театров и киностудий…. Одновременно заявляя, что партия переходит на политические методы работы, не вмешивается в хозяйственные дела и т.п.

Это напоминает почтимейерхольдовские эксперименты в народном образовании первых лет Советской власти, когда внедрялся бригадный подряд, — простите, метод обучения. Экзамен за всю бригаду (группу) сдавал бригадир, часто он один и занимался учебой, а остальные — кто чем. Вот так и партия, взявшая на себя роль бригадира, отдувалась за всё и всех, но и без нее практически не могли решаться никакие, подчас самые примитивные, обыденные вопросы.

В этом замкнутом круге и застал ее август 1991-го. Система угнетала, в ее сломе виделось многим спасение и благодать.

Вспоминаю свои первые впечатления от поездок в Ленинград и Свердловскую область в 1989 — 90 годах по командировке “Правды”. Это, пожалуй, две самые приметные вехи начала моей работы на посту редактора партотдела газеты. Дружеский и вполне официальный наказ руководства “Правды”, да и ЦК: надо защищать партию!

Вот ведь как оборачивались события! “Искра” — первая общероссийская газета РСДРП — положила начало созданию партии. “Правда” выступала ее идейной наследницей, помогая компартии решать все новые и новые задачи. Теперь вот надо было КПСС защищать. Но айсберг уже перевернулся. “Правда” все более и более подпадала под жесткий диктат партийного аппарата, который сам нередко становился тормозом для назревших перемен. От кого же надо было защищать партию?

Я поехал, как говорится, на места.

Если соблюдать хронологию, первой была поездка в Свердловскую область в августе 1989 года.

Я давно мечтал побывать на Урале, в чудесном крае, где царствовала в мое воображении сказовая Хозяйка Медной горы, где в руках самобытных мастеров расцветал каменный цветок, где Данила-мастер разрывался между влечением к своей земной возлюбленной и мрачной в своей непостижимой страсти каменной красавицей….

Это навеяла литература, почти былинный сказитель Павел Петрович Бажов со своей “Малахитовой шкатулкой” и другими добрыми фантазиями.

Конечно, я не ожидал встретить на Урале персонажей сказов Бажова. Время самых добрых фантазий давно миновало. Но я не ожидал и того угнетенного состояния духа людей, которое застал в уральской столице и ее окрестностях.

Как-то вдруг обесценилось все, чему люди прежде отдавали свои силы, таланты, а случалось, и жизнь. Тех, с кем я встречался, волновали не прежние, так сказать, плановые проблемы: что сделать, из чего и как? Их волновало совсем другое: почему в ЦК КПСС перестали слышать вопросы с мест, не хотят учитывать настроения людей?Почему во время Съезда народных депутатов СССР выступали и настаивали на своем все, кто угодно, но только не члены Политбюро ЦК? Они, что, не имеют своей позиции или попросту боятся? Что означает призыв: переходить к политическим методам работы? Как согласуется это с позицией В.И. Ленина, который мечтал о том времени, когда на партийных съездах не будет политической трескотни, а речь пойдет об экономических, хозяйственных проблемах, о том, как на деле решить тот или иной практический вопрос?

Хотя, как известно, Ленин был категорически против распространенной в те годы практики, когда малейший вопрос обязательно выносился на обсуждение в Политбюро.

И в то же время буквально выходил из себя, когда кто-то из его соратников не видел политического содержания экономических проблем. Именно этим своимсоратникам-оппонентам на XI, последнем съезде партии с его участием, Владимир Ильич и доказывал, что политика — концентрированное выражение экономики.

Как же испохабили смысл ленинской системы доказательств любители афоризмов и железных, как обручи, цитат!

Перестроечные попытки отделить экономику от политики, оторвать политические лозунги от практических дел — это не были, как мы сейчас понимаем, мелкие заблуждения лобастых ученых, публицистов и начетчиков. Это была четкая линия.

А теперь представьте, как чувствовали себя партработники так называемого низового и среднего звена? Недаром же на XXVIII съезде КПСС самой жесткой,можно сказать — ожесточенной оказалась встреча М.С. Горбачева с секретарями городских и районных комитетов КПСС. Сидящие в зале и президиуме явно не понимали друг друга. Михаил Сергеевич, как и все мы, воспитанный в убеждении, что прав тот, у кого больше прав, несколько раз порывался покинуть старый зал заседаний Верховного Совета РСФСР, откуда бескомпромиссно убрали всех работников печати. Только нам, нескольким правдистам, удалось затеряться в толпе делегатов и стать свидетелями то и дело выходящей из берегов эмоциональной дискуссии, где верхи партии так и не нашли общих точек зрения с теми, кто проводил их молниеобразную “линию” в широкие трудящиеся массы.

Главное, никто не понимал, что, как и во что мы перестраиваем, и никто, и прежде всего те, кто ответ знал, не пыталсядонести его до соотечественников. Совсем по-гоголевски: куда ты несешься, Русь? Не дает ответа…. И непонятно, почему так охотно расступаются перед нею другие, называемые цивилизованными, народы и государства? Раньше, бывало, делегаты разъезжались со съезда с хорошим настроением, богатыми впечатлениями от советской столицы и богатыми подарками — с телевизорами новой модели, другой дефицитной аппаратурой. Теперь же большинство уезжали еще более растерянными, в раздражении и полном недоумении, как с похмелья. Все это напоминало известный гоголевский “театральный разъезд” после представления “Ревизора”: не знаешь, что и подумать и как происходящее в стране понимать…

Словом, было понятно: не на ярмарку едем, мужики, а с ярмарки.

Такое же состояние наблюдал я и во время своих поездок, еще до съезда.

Ну как мог овладетьполитическими методами работы по-новому 1-й секретарь Первоуральского горкома — до этого поста исправлявший должность директора динасового (кирпичного) завода? Хороший мужик, свое заводское дело знал досконально, а тут — задергали указивками из обкома, газетными лозунгами, в том числе и со страниц Правды”.

На Новотрубном заводе удивил народный депутат (не буду называть его фамилию): у него из политических вопросов наболело два. Первый: сколько прибыли имеет газета “Правда” с рубля (уж какие тогда могли быть прибыли, когда стремительно падал тираж и росли расходы?) Второй: есть ли у редакции спецмагазин? Все правдисты, кроме немногих верхних руководителей, стояли часами в магазине Дома быта за обычными заказами…

Немудрено, что депутаты с подобным политическим багажом, с вошедшей в моду спекулятивно-рыночной любознательностью вскоре же сдали власть Советов. Как им было устоять перед вышколенными прибалтами и московскими запевалами из МГД, которые хорошо знали, зачем идут во власть?

Помимо спецмагазинов, номенклатурного засилья и уже обкатанного на массовых демонстрациях лозунга “Партия, дай порулить!”, тогда вовсю муссировалась тема “покаяния”.

Во время поездки в Ленинград, уже после XXVIII съезда, мы с собкором “Правды” Виктором Герасимовым встречались с рабочими и специалистами полузакрытого (а ранее и вовсе строго секретного) предприятия. Хотя они сами пригласили правдиста из Москвы, народу собралось человек 20. Встреча шла вяло. Говорили прежде всего о том, что компартия позволила другим не только порулить, но и отодвинуть ее на обочину. Теперь, того и гляди, начнут коммунистов преследовать. Вон Ельцин грозится изгнать парторганизации с предприятий, и угрозу свою обязательно выполнит. Что тогда?

— А в газетах нас, честных коммунистов, людей труда, призывают к покаянию. Чем я перед ними провинился? Тем, что всю жизнь честно работал?

Мы с Виктором Федоровичем вышли после встречи на улицу, почесали в затылках.

— О чем, товарищ начальник, будем писать? — спросил с иронией Виктор. — Если правду — нас не поймут. Кто позволит написать, что рабочие Питера в партию не верят?

Да, это был тупик. Мы, конечно, вышли из положения, не покривив душой: взяли одну из больных тем разговора — о покаянии. Нам тогда еще казалось, что нашим оппонентам можно что-то доказать. Почему должны каяться коммунисты Гагарин, Чкалов, Стаханов? Чем, в самом деле, добросовестный ленинградский рабочий хуже известного ленинградского профессора-юриста? По какому праву один нападает, а другого вынуждают защищаться?

Никого из нападающих не смущало, что сами-то они ни в чем не покаялись, а смену своей политической окраски выдавали за собственную доблесть.

Наши заметки-размышления были напечатаны, однако поток разоблачений и обвинений КПСС уже набрал сокрушительную силу. И как теперь очевидно, никто не собирался притормаживать его ход, напротив, ретивые кочегары все подкидывала уголька…. Словом, шел не диспут — шел накат на коммунистов, шел на них тупой дорожный каток.

И чем дальше, тем больше теряла авторитет вся партия.

Я часто думаю: могла ли газета противостоять набирающим скорость процессам разрушения? Могла.

Если бы ее не опутывали паутиной полуправды.

Если бы она говорила, и говорила предельно откровенно, о том, что волновало миллионы людей: куда идет страна? Что делает руководство КПСС, чтобы обуздать разбушевавшийся хаос? Как могло случиться, что отмененные вскоре после Великой Отечественной талоны на товары первой необходимости вернулись в наш быт и заставили возмутиться даже относительно обеспеченных москвичей?

Триумфальные прежде поездки генсека по стране стали раздражать: сколько можно повторять одно и тоже? А “Правду”, как и другие газеты, заставляли печатать пространные полотна с отчетами о судьбоносных встречах, полноводные речи и беспочвенные обещания.

Нас призывали партию защищать, а в ее главном штабе, казалось, сворачивали паруса и сушили весла.

Теперь-то вы понимаете, какую немыслимую цель накидал на двух-трех страничках своей рукописи для газеты профессор В.Т. Логинов?

Рухнул режим, считающий себя абсолютно нерушимым. Рухнула партия, созданная поколениями революционеров. К вершинам власти пришли “обычные люди”, возомнившие себя великими, заподозрившие в себе способность творить историю. Возле каждого кресла толкались локтями десятки претендентов. И в черных правительственных ЗИЛах разъезжали вчерашние бесцветные доценты, амбициозные МНС, в лучшем случае — завлабы.

Было уже забыто, что Академия наук СССР, несмотря на прямые указы-приказы, так и не избрала своим членом одного заведующего отделом науки ЦК КПСС. Что та же Академия не согласилась исключить из своего состава многих неугодных режиму ученых — достаточно назвать имена Андрея Дмитриевича Сахарова, Николая Ивановича Вавилова…

А ведь это было то, прежнее время, о котором великий Владимир Иванович Вернадский, академик на все времена, создатель учения о ноосфере, записывал в своем дневнике: в стране создается душная атмосфера господства посредственности, серости, и зависит все это от бездарности тех, кто страной руководит. Еще более резко критиковал эту систему гениальный физик-теоретик Лев Давыдович Ландау. Но — вот загадка истории — оказалось, что прежняя серость может быть многократно превзойдена, причем теми, кто прежде бездарно плелся в хвосте и вдруг обнаружил, что он-то и идет в первых рядах устроителей новой жизни, в авангарде общества.

Тут поневоле напрашивается в строку “бородатая” байка о пессимисте и оптимисте: первый считает, что все плохо, второй — что могло быть еще хуже. Словом, Есть бездна,есть,но нет у бездны дна.

Не помню автора, но в свое время, в годы перестройки или чуть раньше вышла в одном журнале повесть или роман под скучным названием “Монтаж” (или “Демонтаж”?). Публикация вызвала острый общественный резонанс. Автор писал об изобретенном в советском обществе методе монтажа строящегося объекта методом демонтажа. Все, конечно же, понимали, что речь не конкретном объекте, речь — о строительстве политическом. Мы ведь все время что-то строим, но часто, еще не имея детального плана действий для достижения желаемого, да и не зная, чего хотим достичь, уже вовсю пляшем на развалинах. И потому называем тот хаос, который сами же и затеяли, то “перестройкой”, то “реформами”. А пока ведем монтаж чего-то туманного, иной раз и мифического, методом демонтажа, призываем людей в очередной раз потерпеть, затянуть пояса, победствовать. Зато уж потом…

“Правда” — и в последние 12 лет, и раньше — перечувствовала подобное на себе и — многократно. Она по сути становилась полигоном административных экзерсисов, ее вынуждали в порядке партийной дисциплины поддерживать все нововведения — будь то безумное деление парторганизаций на городские и сельские или, напротив, их воссоединение, будь то создание совнархозов или их ликвидация… Газете предписывалось хвалить учреждение расплодившей бездельников госприемки как надстройки над ОТК, а потом — признавать эту новацию неудавшейся и не нужной. Примеры административных фантазий неисчислимы.

По страницам газеты легко проследить, как целенаправленно шел монтаж КПСС методом демонтажа, этапы торжественной поступи во власть серой бюрократической массы. Между тем как бы сама собою шла беспрерывная и бесплодная дискуссия о демократизации партии, делались и попытки применить некоторые идеи на практике.

При Ю.В. Андропове решили было открыть для печати дверцу в самое таинственное учреждение советского периода — Политбюро ЦК КПСС. Прежде в газетах публиковалось в основном только об одобрении этим всесильным органом итогов визита делегаций во главе с Генсеком в зарубежные страны, на международные форумы. А тут — лаконичное, написанное хорошим русским языком, емкое по смыслу сообщение: Политбюро недовольно отношением к письмам трудящихся, ставит простые и ясные цели перед партийными комитетами. Потом информация с заседаний ПБ пошла практически каждую неделю, становясь, однако, все суше, казеннее. А затем, уже при Черненко и Горбачеве, хорошая, демократическая идея и вовсе скатилась к скучной обязаловке, вызывая раздражение в редакциях: материалы поступали через ТАСС поздно, газету приходилось переверстывать на ходу, глубоким вечером. В первый выпуск “Правды” они и совсем не попадали, шли только на Москву. Читатели с периферии звонили: что за безобразие — в обзоре по радио сообщалось, что есть такая информация, а “Правда” ее не печатает. Это саботаж! Почему вы себе такое позволяете?

А сколько хлопот доставляли нам предвыборные речи секретарей ЦК, особенно кандидатов и членов Политбюро. Их принято было выстраивать строго по ранжиру и в объеме, соответствующем занимаемому посту. Попробуй редакция сократить речь украинского партлидераЩербицкого на 8 строк больше, чем речь лидера КП Казахстана Кунаева! Тут дело доходило до скандалов. Московский первый секретарь Гришин даже отозвал из “Правды” одну из своих статей, потому что газета не дала написанный его помощниками, им только завизированный материал сразу в номер, а отложила на день или два…

Соперничали на газетной полосе и вожди грузинской и азербайджанской компартий, Узбекистана и Таджикистана. Если печаталась статья Шеварднадзе, то через 2-3 дня можно было ждать звонка с берегов Каспия от Алиева или его помощников: почему “Правда” совсем забылапро Азербайджан?

Это после августа 1991-го многие из них станут говорить, да и действовать так, будто всю жизнь старательно боролись с коммунистической идеологией и практикой, что не мешало им, как бесстрашным каскадерам, перепрыгивать со ступеньки на ступеньку — на верхипартийной иерархии.

Наш правдист, выдающийся русский писатель Петр Проскурин называл подобный слой общества “наездниками”. Друг и автор “Правды” украинский поэт и публицист Борис Олейник — коммутантами.

Из кого же, мой дорогой профессор, могла бы организоваться Партия Правды?

Попытки счистить прежнюю бюрократическую окалину, создать что-то новое предпринимались тогда многими оказавшимися не у дел политиками и опьяневшими от одного только предвкушения свободы юркими интеллектуалами. Первым казалось: победа команды Ельцина — явление временное, по ошибке поддержанное неразумным, обманутым народом, и стоит только переименоваться, перегруппироваться, выбросить яркие лозунги, и власть в стране, как сладкая груша, сама упадет в руки тех, кто случайно выпал, подобно варенику из миски со сметаной, из кабинетов с пультами государственного управления. Демонстрация 7-го ноября 91-го года, на которую только в Москве вышло несколько сот тысяч, а по России — несколько миллионов человек, укрепила надежды. Но — вспомним слова П. Сорокина об одряхлении прежнего, отмирающего царского, буржуазного режима — все надежды перечеркнули реальные события после августа — 91, как это случилось и в 1917-м.

Преимущество Б.Н. Ельцина только на первый взгляд казалось случайным и зыбким. На самом деле оно было неплохо продумано и организовано, обеспечено идеологически. Начиналось с создания еще союзной трибуны — МГД — межрегиональной депутатской группы. В первую очередь, названными выше интеллектуалами, среди которых тон задавали не прораб перестройки Ельцин, а питомцы Высшей партийной школы (В. Шостаковский и др.) и прибалты, увидевшие в МГД возможность побузить на Съезде народных депутатов СССР и под шумокулизнуть из союзной державы. А может, еще раньше — с перетекания реальной власти от компартии сперва в руки взбудораженных Советов, народных фронтов, забастовочных комитетов, через которые “новая демократия” просочилась, как вода через решето. Где они теперь — демократические Советы, народные фронты, СТК, “Московская” и прочие “трибуны”, “Демократическая” и “Марксистская” платформы? Их помнят, наверное, только дотошные историки. МГД помогла перетянуть на сторону тогдашней оппозиции интеллигенцию, известных на весь мир ученых, таких, как академик Сахаров. Появилось и множество газет, дайджестов, сборников — журналисты, в том числе из партийных изданий, все эти изнуренковы и тряпичкины, почуявшие вкус мнимой свободы и роскошной зарплаты, потянулись к хлебным местам. Кто больше заплатит, тот и прав.

А вот в “Правде”, других газетах и журналах КПСС по-прежнему разрешалось писать и говорить только в старых добрых традициях. Это, конечно же, вовсе не значило, что надо было каждую статью непременно тащить на просмотр в ЦК ( такое почему-то хотят ввести в практику лидеры сегодняшней, новой, компартии РФ). Но в каждом журналисте прочно угнездился свой, по А. Твардовскому, “внутренний редактор”, а уж в главном редакторе — тем более. Чаще всего правку и верстку определял его внутренний двойник — самый строгий цензор. Подобная “правильная” журналистика — в сознании читателей — безнадежно отставала от новых изданий, заговоривших с читателями на другом, неправильном, но привлекательном и доступном языке. Это стало бедой для нас, законопослушных правдистов, но обществом воспринималось как бросок вперед, к свободомыслию, как прорыв железобетонных барьеров застойной журналистики.

Кстати, многие из тех, кто сегодня требует от “своих” журналистов “полнее освещать” неинтересное, но “правильное”, “нужное”, сами и тогда, и теперь с удовольствием отрываются на чтении “вольных” изданий, где жизнь отражается не так, как надо, но оригинально и в пикантных подробностях.

Хотя на практике, официально, старые заблуждения повторяются след в след, причем забыто, кто нынче власть, кто — оппозиция. Происходит откат даже от наработанного прежде.

Помню, на Старой площади, в совещательной комнате члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС Александра Сергеевича Дзасохова, которому “досталось” партийное кураторство средств массовой информации, регулярно собирались руководители СМИ. Кабинет был небольшой, места за столом всем не хватало, только мэтрам, и устраивались кто где мог — даже на подоконнике. Там частенько присаживался Владик Фронин, главный редактор “Комсомолки”. Это был, я думаю, и маскировочный прием — не хотелось лишний раз попадаться начальству на глаза. Но ведущий “летучку” находил его и там:

— Владислав, вот вы опять напечатали…— далее называлась корреспонденция из “Комсомолки”. — А ведь мы уже беседовали и вы обещали…

— Я ничего не обещал, — тихо, но безупречно парировал Фронин, — Статья, о которой вы говорите, написана нашим уважаемым автором. Мы не можем диктовать ему, чтонадо и что не надо писать.

И что вы думаете: его взяли под белые ручки и послали куда подальше подумать о дальнейшем житье-бытье?

Сняли его с поста в “КП” лишь через несколько лет после подавления надуманного августовского (1991года) “путча” — по причинам, насколько мне известно, чисто бытовым. Фронин перешел в правительственную “Российскую газету” и спустя несколько лет стал ее главным редактором…

Но вернусь к идее “Партии Правды”.

Мечту сколотить левую партию из расколотой КПСС лелеяли многие.

На первом же массовом съезде СПТ — Социалистической партии трудящихся — по-моему, в декабре 1991 года я увидел уйму известных политиков, с которыми встречался на последних съездах КПСС. Проходил организационный форум новой-старой партии на окраине Москвы, в одном из зданий бывшей ВКШ — Высшей комсомольской школы, быстренько преобразованной в Институт молодежи. Все участники прекрасно понимали, что СПТ — это псевдоним, иноназвание КПСС. Среди них были народные депутаты СССР профессор А.А. Денисов, аграрник М.И. Лапшин, писатель-историк Рой А. Медведев, экс-секретарь МГК КПСС, доктор экономических наук Людмила Вартазарова, ее соратник по оргкомитетуГ.И. Скляр… Не помню, был ли в президиуме съезда Г.А. Зюганов или кто другой из руководящей верхушки КП РСФСР — кажется, нет, они сидели в зале. Почти все, кого я назвал, стали сопредседателями СПТ — демократия бурлила, от культа единоличного лидера решено было уйти раз и навсегда. Небесполезно отметить, что почти все, кого я назвал, разбежались потом по отдельным партийным квартирам, и ничего сколь-нибудь влиятельного из собрания интеллигентных людей не получилось. Характерно, что и эта, и другие вновь собранные по типу детских кубиков партии предпочли не сгруппироваться вокруг авторитетных в стране “Правды” и “Советской России”, а издавать, кто “Левую газету”, кто “Голос коммуниста”, кто “Молнию”, кто … впрочем, всех не перечислишь.

В Свердловске прошел учредительный съезд РКРП — Российской коммунистической рабочей партии (лидеры — профессор Сергеев, Анпилов, Тюлькин и др.), до сих пор считающей себя самой правильной и революционной, но не нашедшей взаимопонимания со столь любимым ею и обездоленным правящей кликой народом, так и не понятой массами.

Кажется, действуют компартии Пригарина, Крючкова, Скворцова-Маркова, Хабаровой и других. Но большая политика обходит их стороной.

Так уж случается в жизни: люди могут жить в одном городе, в одном доме, в одном подъезде и совершенно не знать и не понимать друг друга. А столкнуться, познакомиться, поговорить по душам где-нибудь в поезде, в дальней командировке, или под забытыми ныне круглыми бочонками-часами у метро. И пойти — каждый своей дорогой.

По сути ни одна из оппозиционных партий за годы блужданий в смутное десятилетие так и не нашла прямой дороги ни в рабочие коллективы, ни к ученым— естественникам, ни к творческой интеллигенции. Московский мэр Лужков вручает партбилеты только что вылупившейся из гнезда безпрограммной партии “Единая Россия” — плоть от плоти ныне правящего режима: популярным артистам, писателям, деятелям науки. А в переулке Красина выплескивают вместе с грязной политической водой и ребенка — научный, творческий, культурный потенциал. Настырный либерал-демократ, причесанный, припомаженный, до поры в меру развязный, не сходит с телеэкранов, а самая массовая оппозиционная партия бессильна организовать через свои структуры массовое распространение партийной прессы. Той же “Правды” в Москве не найдешь в большинстве киосков, хотя в марте 2003-го, когда снимали с работы главного редактора, один из аргументов был таким: он не способен обеспечить прорыв, выйти на миллионный тираж. Через полгода ничего не изменилось…Придется подождать. Авторитет не завоевывается словами и призывами.

Как-то известный поэт Олег Шестинский, рассуждая о действиях КПРФ, напомнил мне старую сказку Льва Толстого о мальчике, который пас овец и по глупости или из страха закричал: “Волки! Волки!” Мужики из деревни выламывали колья и бежали на луг отбиваться от хищников.Но волков не было.

Мужики ушли. А вскоре мальчик опять закричал: “Волки! Волки!”

Мужики опять прибежали, и, оказалось, зря.

А когда в третий раз и в самом деле подкрались волки, мальчик вновь закричал, но ему уже никто не поверил. И волки перерезали много овец.

Так что Правда людям нужна позарез, иначе будет плохо. Но обращаться с нею надо с предельной осторожностью.

А Партия Правды у каждого в душе.

И дорога к Правде — не для избранных, а для мужественных.

Недавно в который уж раз смотрел кинофильм по Ф.М. Достоевскому — “Братья Карамазовы”. Поразила прозвучавшая в нем пронзительная фраза. Она приведена, как эпиграф. Но это же и эпилог: Им дан был рай, но они захотели свободы.

Это — о нас.

Лев Толстой мечтал объединить добрых людей, потому что недобрые люди сами объединяются. Увы, сделать это очень не просто. Интеллигенция, на которую возлагались обычно все надежды, часто строила свою деятельность по принципу: “Ломать — я с вами! Строить — нет!”

Максим Горький еще на заре прошлого ХХ века отмечал крайнюю озлобленность интеллигентов, когда они пытались рассуждать об обществе добра и красоты, о гуманизме и справедливости, при этом не щадя самолюбия друг друга, часто с явным желанием оскорбить с грубым раздражением. Я, пишет Горький, видел, что все эти разнообразные хорошие люди -чужие в своей родной стране.

Интеллигенция будоражит умы, не дает обществу застояться, и тем она значима для прогресса. Но когда интеллигенция приходит к власти,она отрицает самоё себя. Она начинает рубить сук, на котором сидит. Выдумывает врага, с которым хотелось бы воевать. Ей дозарезу нужно консервативное начало. Нужна несущая конструкция, реальная опора.