"Александр Иличевский. Нефть" - читать интересную книгу автора

уехала к троюродной сестре в Ростов: жена ресторанщика, Азиза, сказала,
что - слышала. Я решила проклясть мать, если она бросила брата.
Далеко от ресторана мне уходить нельзя: не прокормлюсь - и страшно.
Город я знаю только со стороны - он виден отсюда как на ладони. У себя в
голове я гуляю по нему, а пойти на самом деле - жутко: кто я?
Когда я увидела его, я подумала во сне: "Он хороший".
Он испугался, и я виновата: вспугнуть добро - грех.
По-русски я плохо говорю, хотя все простое понимаю. Поэтому я стала
тихо насвистывать. Это русская песня, я часто слышала ее по радио. Она как
колыбельная, с очень грустным, словно голубым мотивом.
Послушав, успокоился.
Потом мы сидели на краю крыши, смотрели в море.
Луна медленно поднималась в зенит.
Большой, как остров, корабль вплывал в бухту.
Я вспомнил: "Большая, как остров, луна выплывает в небо. От пенья цикад
волнуется ткань ее света. Сторож бьет в колотушку. Кого он пугает? Ведь
вор - это забвенье".
Азиза вынесла приступ страшного кашля во двор, - чтобы не разбудить
мужа, который тогда примется на нее кричать. Она давилась судорогой легких и
харкала - густо, с тугим шлепком.
В ответ ей пролаяла собака.
Он взял меня с собой. Мы шли по городу, как по моему воображению. Я
почти все узнавала, только твердые раньше стены теперь зыбко дышали, будто
поверхность застывающего хаша. У меня кружилась голова, хотелось пить.
Мы вошли во двор, поднялись по круглой лестнице. Я обернулась. Сквозь
виноградную листву горело окно; в нем женщина, улыбаясь, наливала мужу чай.
Он поднимал к глазам армуд и любовался горячим, терпким цветом.
Мы прошли по дому на цыпочках, но я бы пролетела или проползла - только
бы бесшумно.


Глава 2
ЛУНА

Бабушка. Я постелил ей на балконе, сказал, чтобы ложилась - тихо, как
мышь, а сам отправился к отцу.
Ленточка света спускалась вдоль косяка его комнаты и, преломившись о
пол, растекалась - не ровным углом, но, как пролитое молоко - расширяющейся
в направлении опрокинувшего движения лужицей, с округлой кромкой, исчезала у
противоположной стены, впитываясь медленно ворсом ковровой дорожки.
Он еще не спал. На меня не взглянул: когда занят письмом, его ничто не
может отвлечь. Мне иногда кажется, что мы - те, кого он любит, - только
потому и существуем, что он пишет нас, и существование наше - это жизнь на
кончике его пера, и линии наших движений, жестов, мыслей, чувств - суть его
огромный почерк.
Наконец, он дописал фразу и, все еще глядя в лист, потянулся к
спичечному коробку, чтобы заново раскочегарить простывшую трубку.
Я спросил:
- Что у Фонаревых?
- Тебе нужно в пятницу оказаться в Москве. Спросишь Петра, он расскажет