"Александр Иличевский. Дом в Мещере" - читать интересную книгу автора

Пролепетал звоночек, означая еще одного вошедшего посетителя. Я увидел
себя со стороны: остолбенев в нерешительности, тупо уставившись на рекламные
бело-синего морского глянца плакаты, я стоймя стоял с билетом в руке перед
исполненной невнимательного презрения маклершей.
Я кинулся вон и столкнулся у порога с окладистым хасидом, строго
ожидавшим, когда я приду в чувство.
Я побрел в Старый город и вышел к Яффским воротам. На площади у башни
Давида чуть успокоился среди толкотни и неразберихи. Присел на корточки, как
делают арабы, - для перекура, локти на коленях. Скоро рядом встала девушка,
опустившая подле меня корзину, полную белых сырных дисков, от которых сквозь
марлю шел острый овечий запах. Белая пахучая гора, серый шелк с черной
каймой по шву тянулся вверх, девичья щека, персиковый пух, смиренные руки,
платок, сходящийся плотно вокруг шеи. Отдохнув, она двинулась дальше, глядя
под ноги, чуть покачиваясь от тяжести корзины, несомой у бедра. Я подумал: у
нее в корзине не сыр - там отрубленная моя голова.
В тесной забегаловке усатый толстяк щедро набил мне салатом питу,
уложил два шипящих фалафеля. Кусок застревал в горле, но я все же добрался
до половины. Захотелось пить, и я вернулся к стойке - за колой.
Расплачиваясь, бумажника в заднем кармане брюк не обнаружил. Обхлопав себя
по всем карманам и посмотрев на полу, я зачем-то схватил с прилавка банку и
кинулся в погоню. Хозяин, что-то крича, - за мною.
Дальше я едва помню. Вот я прерывисто мчусь по узкой улочке,
отбрыкиваясь от встречных, и стараюсь не упустить из виду смуглую лысину
пацана, который, пока я расплачивался, терся в фалафельной, клянча у
туристов мелочь. Хозяин, то и дело хлопая меня по локтю, что-то орет благим
матом и очень мешает.
Парнишка спешит, но не слишком, словно убегает так - на всякий случай.
Я разворачиваюсь, сую в руки полоумному хозяину фалафельной жестянку:
тот не сразу затыкается, но отстает, продолжая что-то орать, а я возвращаюсь
к погоне и скоро вижу: мой воришка, качнувшись в бок, шныряет в дверь
какой-то лавки.
Влетаю следом, путаюсь в занавесях, пробираюсь коридором, спотыкаюсь,
протискиваюсь - и стоп: вокруг темно из-за наглухо закрытых ставень, но
свет - какой-то тусклый, тоскливой желтизны отсвет протискивается,
обваливаясь лохмотьями теней, за громоздящимися вдоль стен стеллажами.
Резкий запах тертой полыни, жженого сахара и гашиша. У меня кружится голова,
и я пытаюсь на ощупь приблизиться к заднику лавки. Там, у стены, блестят два
глаза: присев на корточки, мальчик прячется за медными чанами. Его выдает
любопытство, смотрит он не затравленно, а озорно, сейчас хихикнет. Вдруг все
вокруг начинает плыть, и стены вогнуто колышут темноту, содержимое лавки
стремительно оживает, слипается в сплошную череду из чашек, чаш, пиал,
кувшинов, ваз, подносов, бус, монист, кривых кинжалов, вынутых из ножен,
четок, каких-то книжек и лубков с персидскими красавицами, их грозно
сросшиеся брови и вся эта дребедень подхватывается головокружением,
развинченно несется каруселью под ногами, где внезапно в центре взрывается
белый свет, и по мере того, как он наполняет меня внутри, темнеет в глазах и
меркнет вверху, у темечка. Но прежде чем упасть, я все же успеваю и, падая,
бью скрутившего меня амбала в пах.
Потом я долго вижу ее, сидящую по-турецки на не застеленной постели.
Белые стены сочатся ровным матовым светом. Она смотрит прямо перед собой в