"Александр Иличевский. Дом в Мещере" - читать интересную книгу автора

цацку или нет - неважно, равно как и побоку то, что Иову в семь крат
воздалось - возможно, приписка позднейшего копииста, придумщика славных
концов. А дело все в том, на глубину какую, с какой высоты слеза каплет:
хоть дно углубляй, хоть на обрыв с мелкоты забирайся. Что ж, и то дело:
Далила-то Глебова ручейком меж его пальцев себя пролила - и протекла,
истекая, а ему вдогонку все казалось, что проплачь он о ней (и в нее)
подольше - подольше ее и продлит, настигнет, хоть никак и не сдержит.
И чуть было сам от себя не пролился, иссякнув. Да вовремя спохватился,
поставив заслонку от памяти-бури, от мыслей о невозможном.
Нужно было прибегнуть к самым крайним, жестоким мерам: себя
ампутировать от пуповины всей прошлой жизни. Исчезли друзья, на отшибе
пришлось поселиться, работу сменил, - в общем, сделал попытку родиться по
новой.
И помогло: хоть и пусто, и некуда в радость податься: ни позвать, ни
откликнуться - что ж, поделом, но зато и припомнить отсутствует повод.
И так продержался почти два года. Завел двух приятелей - так, для
досуга, для поверхностной дружбы, собутыльников, значит. Позаботился и о
снятии стресса: и приятельниц также завел. Но все оказалось подменой.
Теперь нас в этом месте жизни двое - горбун и я, - с тех пор как выпал
снег, принесший припоминание слепоты и утро, в которое пришло то странное
письмо. Да, теперь нас двое. Я привык к нему - к его нечленораздельным
мычаниям по поводу и без; к его мерцаниям: он пропадает временами, хоронясь
то в шкапе платяном, то попадая каким-то образом на антресоли; то появляется
и бродит по квартире, разглядывая предметы, берет их в руки с удивленьем...
Да, я привык к нему вскоре. Сначала было странно. Ну что ж: все не один
и, может быть, когда-то я вестника такого сам предвидел...
Чем он питается? Он ест немного, все то же, что и я, непривередлив. Но
все-таки склоняется к зеленому горошку и скумбрии в консервах. Совместной
трапезы у нас с ним не бывает: он слишком редко ест - и невпопад. Обычно я
ему на кухне оставляю того-сего, и он, конечно, рад и благодарен:
медлительно поест, зависнув над блюдцем, вилкой ковыряя, и после подойдет ко
мне, мыча свои специальные мычания, с гримасой благодарности... А я:
- Пустяки, не стоит. Лучше б наконец сказали, что вам нужно.
Все то же выраженье идиота, будто и не слышит. Снова мык.
Я знаю, что это все без толку, и я машу ему, что - ладно, ладно, будет.
Тут он, подлец, все понимает и немедленно уходит восвояси.
Сначала я был трепетен к его присутствиям-исчезновениям. Когда он
попадался на глаза, я нервничал, расспрашивая, что он и откуда. Но он то был
мрачно неподвижен, то улыбался, извиняясь, и я уж потерял надежду найти хотя
бы слабую зацепку. И вроде бы он стал мне бесполезен. Но - как странно! -
когда горбун вдруг исчезал надолго, я начинал метаться по квартире, ища его,
как если б он исчез в засаде...
И вот однажды утром мне взбрело... Решение возникло в процессе сна,
отжатого кошмаром: мне снились ящички, и в них я находил, мучительно ища и
ужасаясь, то чью-то руку, то безумный глаз, то крошево ногтей в кусочках
мяса, то голову, то скальп, с нее же снятый; и так я рыскал в этих вложенных
пространствах, вдвигая, открывая, задвигая, пытаясь ключик подобрать из
связки, ломая ногти, если не подходит, проваливаясь в глаз чужой, приняв его
за ящичек: слегка царапнув роговицу и сквозь щель стремительно, как жидкий
свет, проникнув. И вновь там, зреньем обернувшись страшным, ищу свой