"Э.В.Ильенков. Диалектическая логика (Очерки истории и теории) " - читать интересную книгу автора

испытывает непосредственно не то воздействие, которое произвела на него
внешняя вещь, а нечто совсем иное: форму (то есть
пространственно-геометрическую конфигурацию) и положение этого внешнего
тела, которое возникло внутри нас в результате механического или светового
воздействия. Вот в чем и загадка, и вся суть мышления как способа действия
мыслящего тела в отличие от тела немыслящего. Легко понять, как одно тело
вызывает своим действием изменение в другом теле, это вполне объясняется
через понятия физики. Трудно, а с точки зрения чисто физических (в эпоху
Спинозы даже "чисто" механических, геометрических) понятий даже невозможно
объяснить, как и почему мыслящее тело испытывает и воспринимает вызванное
внешним телом действие внутри самого себя как внешнее тело, как его, а не
свою собственную форму, конфигурацию и положение в пространстве.
Такова, в общем-то, загадка, над которой бились позднее и Лейбниц, и
Фихте. А Спиноза находит вполне рациональное, хотя только общетеоретическое,
решение. Он прекрасно понимает, что разрешить проблему полностью и до конца
может лишь совершенно конкретное, в том числе анатомо-физиологическое,
исследование тех материальных механизмов, с помощью которых мыслящее тело
(мозг) умудряется производить воистину мистически непонятный (с точки зрения
чисто геометрических понятий) фокус. Но что оно такой фокус производит -
видит вещь, а не те сдвиги в частицах, которые внутри него эта вещь своим
световым воздействием вызвала, - факт несомненный. Факт, требующий
принципиального объяснения, в общей форме намечающего дальнейшие пути более
конкретному изучению.
Что может тут категорически сказать философ, оставаясь философом и не
превращаясь в физиолога, анатома или оптика? Причем сказать точно, не
ударяясь в игру воображения, не пытаясь конструировать в фантазии те
гипотетические механизмы, с помощью которых упомянутый фокус вообще "можно
было бы осуществить"? Сказать, оставаясь на почве твердо установленных
фактов, известных до и независимо от всякого конкретно-физиологического
исследования внутренних механизмов мыслящего существа и не могущих быть ни
опровергнутыми, ни поставленными под сомнение никаким дальнейшим копанием
внутри глаза и черепа?
В данном, частном, хотя и очень характерном, случае встает и другая,
более общая проблема: об отношении философии как особой науки к конкретным
естественнонаучным исследованиям. Позицию Спинозы по интересующему нас
вопросу принципиально невозможно объяснить, если исходить из того
позитивистского представления, согласно которому все свои выдающиеся
достижения философия всегда делала и делает только путем чисто эмпирического
"обобщения успехов современного ей естествознания". Тогдашнее естествознание
вообще не подозревало о наличии такой проблемы, а если и подозревало, то
знало ее в той формулировке, которую выдавала и охраняла теология. Насчет
"души" и вообще всего того, что так или иначе связано с "душевной",
психической жизнью, естествоиспытатели той эпохи - даже такие великие, как
Исаак Ньютон, - находились целиком в плену господствующих, то есть
религиозно-теологических, иллюзий. "Духовную" и "душевную" жизнь они охотно
отдавали на откуп церкви и покорно признавали ее авторитет. Они
интересовались исключительно механическими характеристиками окружающего
мира. А все, что чисто механически необъяснимо, то и не подлежит научному
объяснению.
И если бы Спиноза в самом деле пытался строить свою философскую систему