"Камил Икрамов. Скворечник, в котором не жили скворцы (Повесть для старшекласников)(про войну)" - читать интересную книгу автора

четырех орудий. Так ведь каждый залп похож на другой. А тут не так, совсем
не так.
Во-первых, прожектора. Как они щупают небо, как они своими длинными
пальцами перебирают тучи, как неожиданно взлетают и как вдруг
скрещиваются. А если в скрещение прожекторов попадется фашистский
стервятник, так тут ничего прекраснее и быть не может.
Во-вторых, трассирующие пули и снаряды. Особенно от счетверенных
пулеметов. Золотые цепочки по небу, и в самых неожиданных местах. В общем,
я понял, что самая лучшая красота - неожиданная.
В-третьих, если признаться, все-таки немного страшно. Выше нашего
дома вокруг нет ни одного. А ты стоишь на крыше. Внизу - город. Над тобой
только аэростаты заграждения на тросах. А в небе воздушный бой не на
жизнь, а на смерть. Осколки верещат. А ты знаешь, что не зря здесь стоишь,
ты не лишний здесь, не кино это, а твоя собственная жизнь.
Нас только трое на крыше: я, Шурка и Сережка. Сережка по должности
начальник, он командир звена, единственный среди нас комсомолец. Мы-то, по
существу, еще пионеры. Если бы в школу идти, то мы бы галстуки надевали. А
Сережка с начала лета стал работать. Отец устроил его по знакомству на
авиационный завод учеником. Отец у Сережки дамский портной. Его забрали в
армию всего неделю назад. Между прочим, у Шурки отец тоже портной, но он,
кроме того, младший командир запаса, и его призвали в первый день войны.
Сережка наш начальник, а Шурка ему выговор сделал.
- Где вы там застряли? А если бы зажигалка? Что я - один тут...
- Ладно, - сказал Сережка.
Конечно, Сережка неправ: мы должны быть на посту вовремя. А если бы
действительно зажигалка?
Я потрогал на голове каску и хотел рассказать ребятам, как сгорела
наша дача, но промолчал.
Шурка на крыше, как в своей комнате, потому что весь прошлый год
гонял здесь голубей. Но к весне чердак почему-то закрыли, и вдобавок мать
Шуркина отняла у него голубиные деньги. Только он новые накопил - война
началась.
Я лично до войны никогда на крыше не был. Тетка тряслась надо мной,
как над ребенком. К тому же я ходил в Дом пионеров, занимался в
автомобильном кружке и еще в историческом. У меня даже на уроки никогда
времени не оставалось, не то что на голубей. Теперь я очень пожалел об
этом. Ничего я тут не знаю, вижу только трубы, соседний дом, и то еле-еле,
а в основном небо. На чердаке и вовсе заблудиться могу - он огромный,
запутанный. Вот внизу, в переулке, я, как собака, каждую щель знаю, каждый
камень. Всю жизнь мог бы там с завязанными глазами прожить. Если на спор.
Я там и в прятки играл, и в чехарду, и в отмерялы, и на самокате катался.
Наш переулок среди тысячи особенный. Если с одной улицы посмотреть,
он тупик; если с другой посмотреть, тоже тупик. Он не прямой, не косой, не
углом, а как заводная ручка, которой автомобиль заводят. Сначала прямо,
потом точно налево, а потом точно направо. Хоть с одной стороны в него
зайди, хоть с другой. Наш дом в переулке самый большой. Есть еще три
поменьше, три одноэтажных и еще две церкви. В одной - артель, в другой -
райпищеторг. На паперти райпищеторга мы всегда в расшибалочку играли.
Монетка отскакивает выше головы.
Я про все это думаю и молчу. И так из-за меня мы с Альбиносом