"Олег Геннадьевич Игнатьев. Магия крови " - читать интересную книгу автора

сидеть, периодически меняя позу.
Где-то в середине разговора в кабинет заглянул Гульнов, положил на стол
список сотрудников психиатрической лечебницы, график их дежурств и показал
глазами, что подождет до окончания беседы наверху, на третьем этаже.
- Итак, - Климов оперся локтями на стол, - давайте вспомним, где вы
увидели сына? В какое время дня? Во что он был одет? Не торопитесь.
Собственный опыт давно подсказал ему, что лучший способ забыть
невероятный сон - это попытаться записать его в деталях. Куда что девается?!
Должно быть, он посмотрел на нее так, как смотрят на больных, убогих и
беспамятных, потому что Легостаева ответила ему с тем вдумчивым
спокойствием, которое нередко оттеняет горечь и обиду.
- Вы думаете, это наваждение? Галлюцинация?
Климов сделал вид, что перечитывает протокол.
- Я слушаю, Елена Константиновна.
Легостаева потеребила сумочку и, словно собираясь вновь пережить то,
что ею уже было пережито, прижала руку к сердцу.
Скрытый укор всегда больнее ранит.
Уловив этот жест, Климов подумал, что многие матери схожи между собой.
От вечного беспокойства за судьбу своих детей у них появляется эта привычка
держать руку у сердца, лишь только речь заходит об их чадах. А любовь к
порядку в доме, оглядка на общественное мнение не что иное, как подспудное
желание покоя, которого их дети зачастую не имели по родительской прихоти и
недомыслию, как это было в семье Легостаевой. Но проходит время, когда жизнь
вне семьи, без детей становится невыносимой. Скучна, обременительна,
кошмарна. Все в мире зыбко без домашнего уюта. И как же холодеют в доме
стены, когда в нем нет детей!
Климов невольно набрал номер своего домашнего телефона и, услышав
ломающийся голосок младшего: "Пап, это ты? У меня полный порядок!" -
облегченно положил трубку. Все правильно: уголовный розыск - это самые
смелые и волевые мужчины, но власть над собой, над своими чувствами дается
ох как нелегко.
- Итак, Елена Константиновна... когда и где?
Легостаева раскрыла сумочку, сунула в нее нервозно скомканный платок и
тут же вытащила, должно быть, вспомнив, что он мокрый, а у нее там заявление
и документы.
- Два дня назад. Возле театра.
- Днем?
- В одиннадцать часов.
Климов записал: седьмого октября, в одиннадцать часов.
- Как он был одет?
- Мне показалось, бедно. То есть по-плебейски... Джинсы, куртка... А
ведь ему двадцать семь лет. Первого мая исполнилось.
- Джинсы синие?
- Нет, черные. Вельветовые. Снизу забрызганные грязью.
- Куртка?
- Самая обычная. Отечественного пошива.
- Цвет?
- Зеленый. Что меня и поразило. Гнусного какого-то, болотного отлива. А
у него всегда был хороший вкус, даже малышом капризничал, если не то
наденем. Он, знаете, в отца. Аристократ.