"Ричард Хьюз. Деревянная пастушка" - читать интересную книгу автора

"Я хочу пи-пи", - громко объявил Огастин своей сестре (после вспышки
молнии в доме стало еще темнее, так что они едва видели друг друга).
"Ш-ш-ш! - произнесла Мэри. - Надо подождать. Сначала тебя убьют".
_Убьют_... Так вот, значит, что сердитая тетя делает с мальчиками,
когда они кусаются!
- Она их убивает, - решил я тогда, - как тот фермер, который при мне
выхватил однажды овцу из стада, посадил ее на ведро и взрезал ей горло, а
все вокруг стояли и смотрели. А потом еще в Холтоне, в детской, висела на
стене картинка: мальчик, привязанный к столбу, а рядом какой-то человек,
одетый почти как тетя, замахивается на него ножом... Мальчик был, конечно,
Исаак, и няня сказала, что того мальчика не убили, но теперь-то я знал,
что она ошибалась! А Мэри будет стоять и смотреть, как меня убивают: я это
понял по тому, как она сказала "убьют", точно ей нисколечко не было меня
жалко - пусть, мол, сажают на ведерко и вспарывают горло.
И перед мысленным взором Огастина текла кровь, оседала овца на ведре и
изо рта ее вываливался язык. Сам же он стоял, переступая с ноги на ногу,
потому что есть такие потребности, которые не желают ждать, даже пока тебя
убьют... Тут вдруг снова появилась тетя Беренис, и Огастин подумал: "Вот
сейчас!" Но нет. Вместо того чтобы вытащить нож и посадить его на ведро,
тетя шепнула Мэри: "..._О, как страшно_..." - и, увидев, что Мэри тупо
смотрит на нее, зашептала снова: "Ну, говори же! _Что мне делать?_ Что?
"Что-мне-делать-что-какая-бездна - разверзлась-между-мной-и-матерью", -
прошептала сестра, словно повторяя следом за няней слова молитвы.
"Я ничего не знаю. Брат! О-о-о..."
"Я-ничего-не-знаю-брат-о-мне-кажется-она-убить-нас-хочет..."
Там, во дворе, хор вторил замирающим шепотом. А здесь тетя Беренис
вдруг повернулась к Огастину, сверкающие глаза ее чуть не вылезали из
орбит. "Да кричи же, кричи, ты, маленькое животное", - прошипела она и изо
всех сил тряхнула его. Но Огастин до того перепугался, что не мог даже
вскрикнуть. "Тогда ты кричи!" - с величайшим презрением скомандовала тетя,
поворачиваясь к Мэри, и Мэри, глазом не моргнув, с совершенно спокойным
лицом издала такой вопль, что у Огастина чуть не лопнули барабанные
перепонки и тотчас что-то теплое потекло по ногам.
Словно в страшном сне, люди вдруг стали "какие-то не такие", и Мэри,
его единственная защитница, последняя соломинка из нормального мира, -
Мэри тоже стала сердитая, как тетя: она принялась выкрикивать какие-то
непонятные слова на два разных голоса, и все нараспев! Впрочем, слова эти
не были совсем непонятные, он снова уловил что-то вроде: "мать", и: "хочет
убить нас", и: "у нее есть нож"... Но ведь это же не их мама, а может, их?
(Самое ужасное в страшном сне то, что ты никогда точно не знаешь, кто
перед тобой.) И потом никакого ножа у нее нет, а может, есть? Угодливое
воображение живо нарисовало ему нож, возникший ниоткуда в этой страшной,
окровавленной, укушенной им руке.
- Я был в таком ужасе, что не мог даже закричать: если и Мэри с ними, к
кому же мне взывать, кто в целом свете придет мне на помощь!
С трудом вытолкнув из себя застревавшие в горле слова, Огастин
избавился от страха: ведь, пока он рассказывал, по спине его то и дело
пробегали мурашки. И хотя изложил он все не очень складно, Джейнис нутром
почувствовала, что он пережил; глубоко взволнованная, она воскликнула: "Ах
ты мой малышок невинный!" - и поцеловала его.