"Ричард Хьюз. Деревянная пастушка" - читать интересную книгу автора "Я хочу пи-пи", - громко объявил Огастин своей сестре (после вспышки
молнии в доме стало еще темнее, так что они едва видели друг друга). "Ш-ш-ш! - произнесла Мэри. - Надо подождать. Сначала тебя убьют". _Убьют_... Так вот, значит, что сердитая тетя делает с мальчиками, когда они кусаются! - Она их убивает, - решил я тогда, - как тот фермер, который при мне выхватил однажды овцу из стада, посадил ее на ведро и взрезал ей горло, а все вокруг стояли и смотрели. А потом еще в Холтоне, в детской, висела на стене картинка: мальчик, привязанный к столбу, а рядом какой-то человек, одетый почти как тетя, замахивается на него ножом... Мальчик был, конечно, Исаак, и няня сказала, что того мальчика не убили, но теперь-то я знал, что она ошибалась! А Мэри будет стоять и смотреть, как меня убивают: я это понял по тому, как она сказала "убьют", точно ей нисколечко не было меня жалко - пусть, мол, сажают на ведерко и вспарывают горло. И перед мысленным взором Огастина текла кровь, оседала овца на ведре и изо рта ее вываливался язык. Сам же он стоял, переступая с ноги на ногу, потому что есть такие потребности, которые не желают ждать, даже пока тебя убьют... Тут вдруг снова появилась тетя Беренис, и Огастин подумал: "Вот сейчас!" Но нет. Вместо того чтобы вытащить нож и посадить его на ведро, тетя шепнула Мэри: "..._О, как страшно_..." - и, увидев, что Мэри тупо смотрит на нее, зашептала снова: "Ну, говори же! _Что мне делать?_ Что? "Что-мне-делать-что-какая-бездна - разверзлась-между-мной-и-матерью", - прошептала сестра, словно повторяя следом за няней слова молитвы. "Я ничего не знаю. Брат! О-о-о..." "Я-ничего-не-знаю-брат-о-мне-кажется-она-убить-нас-хочет..." вдруг повернулась к Огастину, сверкающие глаза ее чуть не вылезали из орбит. "Да кричи же, кричи, ты, маленькое животное", - прошипела она и изо всех сил тряхнула его. Но Огастин до того перепугался, что не мог даже вскрикнуть. "Тогда ты кричи!" - с величайшим презрением скомандовала тетя, поворачиваясь к Мэри, и Мэри, глазом не моргнув, с совершенно спокойным лицом издала такой вопль, что у Огастина чуть не лопнули барабанные перепонки и тотчас что-то теплое потекло по ногам. Словно в страшном сне, люди вдруг стали "какие-то не такие", и Мэри, его единственная защитница, последняя соломинка из нормального мира, - Мэри тоже стала сердитая, как тетя: она принялась выкрикивать какие-то непонятные слова на два разных голоса, и все нараспев! Впрочем, слова эти не были совсем непонятные, он снова уловил что-то вроде: "мать", и: "хочет убить нас", и: "у нее есть нож"... Но ведь это же не их мама, а может, их? (Самое ужасное в страшном сне то, что ты никогда точно не знаешь, кто перед тобой.) И потом никакого ножа у нее нет, а может, есть? Угодливое воображение живо нарисовало ему нож, возникший ниоткуда в этой страшной, окровавленной, укушенной им руке. - Я был в таком ужасе, что не мог даже закричать: если и Мэри с ними, к кому же мне взывать, кто в целом свете придет мне на помощь! С трудом вытолкнув из себя застревавшие в горле слова, Огастин избавился от страха: ведь, пока он рассказывал, по спине его то и дело пробегали мурашки. И хотя изложил он все не очень складно, Джейнис нутром почувствовала, что он пережил; глубоко взволнованная, она воскликнула: "Ах ты мой малышок невинный!" - и поцеловала его. |
|
|