"Рон Хаббард. Страх" - читать интересную книгу автора

дома. Все здесь радовало глаз, а воздух был напоен сладостными ароматами.
В этом городке, кроме чередования времен года, никаких других перемен не
происходило, даже студенты всегда были какие-то одинаковые, а когда
колледж решил выстроить новый корпус, не успели его закончить и
наполовину, как он почему-то стал казаться старым и привычным. Этому
местечку была присуща некая сонливая монотонность, которая приятно
успокаивала нервы после раскаленного марева и слепящих лучей на медном
песке.
Направляясь к зданию, где находился его кабинет, он спросил себя,
зачем, собственно, ему вообще понадобилось отсюда уезжать. Эти
великолепные вязы с набухшими почками, зевающие студенты, растянувшиеся на
свежей зеленой траве; яркие куртки; нежно-голубое небо, древние камни и
зеленеющий плющ...
На мгновение всплыло воспоминание о том, как в нем зародилась страсть
к путешествиям. Кража в общежитии, обвинение, исключение и позор; а через
три года - огромный срок, чтобы шраму навсегда сгладиться, - его отыскали
и сообщили, что виновника нашли через неделю после его отъезда. Ожившее
воспоминание вновь вызвало приступ стыда и робости, желание каяться
первому встречному.
Но это прошло. Исчезло, а воздух полнили весна, надежда и запах
влажной земли. Высокие-высокие, быстро бегущие облака изредка отбрасывали
тень на мостовую и на лужайки; ветерок резвился у самой земли, извлекая на
свет божий остатки осени, - он выметал листья из потайных уголков, гнал их
по лужайкам, бросал их горстями в стволы деревьев - этим листьям суждено
исчезнуть, а затем вскормить собой новый урожай.
Нет, почти ничего не менялось в этой тихой и самодовольной Мекке
наук. Двадцать пять лет тому назад Франклин Лоури, его отец, прогуливался
по этой вот улице; а за двадцать пять лет до него то же самое проделывал
Эзекия Лоури. И все они совершали сей ритуал не однажды, а чуть ли не
каждый день своей зрелой жизни, а потом их, усопших, в катафалке везли
этим же путем. И только Джеймс Лоури нарушил семейную традицию, впрочем,
Джеймс Лоури со свойственной ему невозмутимостью, а подчас и упрямством,
нарушал многие традиции. Он был первым Лоури, запятнавшим эту фамилию
потомственных ученых, и уж, конечно, первым Лоури, которым овладела охота
к перемене мест. И ребенком-то он был со странностями; не то чтобы трудным
ребенком, а именно со странностями.
Упрятанный от жизни в огромном доме, похожем на величественную
гробницу, где всякое произнесенное вслух слово состояло не менее чем из
трех слогов и где ему оказывали внимание главным образом посредством
восклицания "тише!", Джеймс Лоури поневоле создал собственный мир -
хрупкий мир фантазий и грез. Если бы он захотел заглянуть в этот старый
профессорский особняк, то наверняка бы нашел там своих друзей детства,
припрятанных под досками равнодушным настилом, покрывавшим и пол чердака:
Свифт, Теннисон, Кэрролл, Верн, Дюма, Гибсон, полковник Ингрэм, Шекспир,
Гомер, Хайям и безымянные создатели мифов и легенд всех народов были его
советчиками, друзьями, товарищами по играм, они - среди пыли и хлама -
уводили его к самому себе - большеглазому мальчику с перепачканным
вареньем и чердачной паутиной лицом. И все же, думал он, шагая под теплыми
лучами весеннего солнца, он тоже будет вот так прогуливаться по этой
улице: мимо магазинов с флажками в витринах, мимо студентов в ярких