"Эдуард Хруцкий. Архив сыскной полиции " - читать интересную книгу автора

несоответствие слов и дел либеральных интеллигентов. Их бесконечные и
утомительные сетования на народные страдания, их уверенность в неоспоримости
социальных перемен казались Бахтину наигранными и приторными.
Он жил в другом мире и, вполне естественно, был отдален от жарких
схваток общественного движения.
Бахтин никогда не задумывался, что мимо него, практически не задевая,
проносится история. В день массового расстрела, получившего впоследствии
название Кровавое воскресенье, он ловил шайку Китайца, изощренного убийцы,
приехавшего в столицу из Владивостока.
Время, когда произошли события, связанные с Манифестом, он провел в
Варшаве. Там работала крупная шайка фальшивомонетчиков.

Так же пронеслись, не задевая, беспорядки пятого года.

Правда, Филиппов сделал ему выговор за слова, сказанные в присутствии
нескольких чиновников: он, Бахтин, рад, мол, что уволен из училища,
поскольку не хотел бы служить в армии, подменяющей жандармерию.
Один из его друзей, вернее единственный друг, литератор Кузьмин,
сказал, что у Бахтина наступила душевная апатия.

Бахтин засмеялся. Просто он жил в другом мире. И заботы у него были
другие. А что касается народной жизни, так он, полицейский чиновник, лучше
любого либерала и социалиста знал, как живут рабочие и мастеровые в Питере.
И считал твердо, что не бунты и демонстрации нужны им, а просвещение и
социальная устроенность. Тем более что в большинстве своем мастеровые эти
зарабатывали больше него, полицейского чиновника.

До чего все же невеселые мысли преследовали его в последнее время!
Бахтин вновь попил чудесного португальского вина. Сделал глоток,
прислушался. По телу медленно разливалось долгожданное тепло. Вино убрало
руку, сжимавшую сердце, отогнало дурные воспоминания.

Бахтин понимал, что алкоголь не выход. Что такие накаты меланхолии
надо врачевать иначе. Но иначе, значит, сложнее. А он привык к простоте.
Бахтин оделся, оглядел себя в зеркало. Из светлого проема глядел на него
вполне подходящий Парижу щеголеватый господин. Может быть, гулять больше,
чем предпочитать изысканный англизированный стол, так ценимый господами из
Английского клуба? Но полицейский чиновник мог войти только в прихожую
этого клуба, не дальше, так что ему тамошние люди не указ.
Бахтин жил в странном обществе. В Петербурге был свет, был еще некий
полусвет. И была жизнь, не поддающаяся определению, нечто третье. Прекрасно
одетые шулеры, именитые авантюристы, ворующие драгоценности, роковые
красавицы, разоряющие всех подряд. Ему постоянно приходилось сталкиваться с
этими людьми, именно у них он воспринимал, привычки, вкусы, манеры.
И все же Бахтин остался доволен своим двойником в зеркале.
Набалдашником трости он провел по усам, подмигнул сам себе и пошел в
утренний Париж. На углу улицы горели окна бистро. Бахтин пролез в узкую
гремящую дверь, подошел к цинковой стойке. В этот ранний час в бистро народ
был совсем простой: возчики, грузчики, двое полицейских и замерзшие
проститутки, дремавшие в углу за столиком.