"Колин Харрисон. Манхэттенский ноктюрн" - читать интересную книгу автора

стен трех домов постройки 1830-х годов, у каждого из которых имеется свой
парадный подъезд, выходящий на соседнюю улицу. Такая планировка отражена в
документах на каждое из этих владений и, по мнению моего знакомого
юрисконсульта, нарушает все нормы нью-йоркского законодательства о
недвижимости. Большая часть жилого фонда конечно же определяется или
оценивается на глазок, хотя, как известно, занимаемая тем или иным владением
или зданием площадь - это вопрос длины и ширины. С тоннелем все обстоит
иначе. Официально он считается трехмерным: "арочный коридор высотой пят
футов и девять дюймов", как сказано в оригинале документа, "с
незначительными отклонениями по всей его протяженности в западном
направлении". Этот проход - место тихое и таинственное, и, находясь в нем по
вечерам, когда уличное движение затихает, можно расслышать журчание воды в
канализационных трубах соседних домов или звуки рояля в комнатах верхних
этажей. Или невнятные звуки чьих-то голосов. Проход, как своего рода
пуповина, незаметно пролегающая совсем рядом с другими жизнями, открывается
на неправильной формы участок, размером двадцать один на семьдесят четыре
фута, и упирается прямо в маленький деревянный дом - предмет нашей с женой
пылкой любви, расположенный неподалеку от ярко освещенных башен-близнецов
Всемирного торгового центра.
Вот так он там и стоял, со своими подгнившими порожками, подточенными
термитами балками и покосившейся крышей, крытой кедровым гонтом, - осколок
безвозвратно ушедшей манхэттенской эпохи, построенный в 1779 году, когда в
южной части острова был порт захода английских торговых судов, а ландшафт
северной части состоял из речек, грязных дорог и ферм, принадлежавших
голландцам и нескольким квакерам. Потолки в доме были низкими, окна
перекосились, а пузырчатые стекла громко дребезжали в старых рамах во время
бури, но по какой-то причине все это сооружение не пошло на снос - возможно,
потому, что слишком красивой была внутренняя отделка из орехового дерева, а
может быть, из-за чересчур упрямого владельца, или возникшего в семье
разлада, или просто по какой-то случайности - кто знает. Нам было все равно.
Нам был нужен, необходим этот дом с пятачком зелени перед фасадом и
маленькой кривенькой яблоней. Где-то в другом месте такой дом считался бы
самым обычным строением, но в Манхэттене он был чудом.
Нам с Лайзой было тогда чуть за тридцать, поженились мы совсем недавно,
и цена на дом казалась нам немыслимо высокой. Но однажды Лайза, работавшая
хирургом, пришла домой с изумленно недоверчивым выражением лица и сообщила,
что известнейший в городе специалист, самодовольный мэтр под шестьдесят,
предложил ей заняться совместной практикой, к чему его побудила крайняя
необходимость. Дело в том, что, женившись в третий раз, добропорядочный
доктор оплодотворил свою прежде не рожавшую сорокалетнюю супругу, зная, что
она уже достигла возраста безнадежности, но понятия не имел о том, что его
жена тайком принимала средства, усиливающие детородные функции. В итоге
ультразвуковая диагностика обнаружила биение трех крошечных сердец.
Перспектива появления стольких новых жизней перепугала доктора чуть не до
смерти; подобно многим важным седовласым персонам, снискавшим в городе
огромный успех, он неожиданно для себя оказался в ситуации, когда ему
потребовалась молодая компаньонка, чтобы было на кого взвалить бремя своих
забот. И за это он готов был платить, и платить щедро. Он понимал, что Лайзе
скоро захочется иметь своих детей, но для него это не имело значения,
поскольку он с полным основанием рассчитывал на ее мастерство и присущую