"Колин Харрисон. Электрические тела" - читать интересную книгу автора

почувствовав себя в безопасности на платформе, все такая же красивая даже в
резком свете люминесцентных ламп, и взглянула на карточку, которую держала в
руке. Девочка дожидалась реакции матери. Женщина посмотрела на меня, высоко
подняв голову, ее лицо с крепко сжатыми губами оставалось непроницаемым.

Бруклин по-прежнему остается чудесным, романтическим районом. Я живу в
квартале викторианских особняков на Парк-слоуп, недалеко от
Гранд-Арми-Плаза, у парка Проспект. На площади возвышается огромная арка в
честь юнионистов, погибших во время Гражданской войны; изваяния генералов,
солдат и освобожденных рабов сгрудились в огне сражения. Арка увенчана
бронзовой скульптурой Победы на колеснице. Фигуры покрыты яркой мраморной
синевой, их лихорадочные предсмертные взгляды довлеют над площадью, где
черные няньки, квохчущие на множестве карибских диалектов, возят в парк
белых младенцев в колясочках. Этот район привлекает зажиточные семьи
среднего класса и изобилует школами системы Монтессори, магазинами с
видеокассетами, банкоматами, риелторскими конторами, хорошими книжными
лавками, кафе и пекарнями, торгующими круассанами и дорогим кофе. Во время
уикендов на затененных старыми кленами и дубами улицах дети рисуют цветными
мелками на массивных гранитных плитах, которыми облицованы величественные
здания девятнадцатого века, пока их матери или отцы сидят на крыльце с
пухлым воскресным номером "Таймс". Я выбрал это место за спокойную
атмосферу, за то, что поезд, проезжавший мимо моего офиса в Манхэттене,
высаживал меня всего в нескольких кварталах от дома, и потому, что когда-то
оно показалось мне идеальным уголком города, где можно было завести семью.
Мой дом - четырехэтажный особняк, в который надо было вложить еще много
труда, прежде принадлежал некой миссис Кронистер, последней наследнице
изобретателя пневматических шин, выпускаемых в Бруклине. В небольшом
палисаднике цветущее персиковое дерево выгибалось над чугунной оградой, а
крутые каменные ступени вели на первый этаж. Я жил на парадном этаже и двух
верхних, медленно реставрируя комнату за комнатой и время от времени сдавая
в аренду выходящий в сад нижний этаж, чтобы выплачивать взносы по закладной.
За тройными парадными дверями стены были покрыты первоначальной старинной
штукатуркой, гладкой, как стекло. Инкрустированный паркетный пол лежал
надежно, комнаты были просторными и спокойными, а деревянные детали из
красного дерева - причудливыми и нарядными. Во время уикендов я читал на
солнечном заднем дворике, а каждую весну перекапывал землю, обнаруживая
старые игрушечные шарики, осколки дутых бутылок, гнутые оловянные ложки, а
один раз - серебряный доллар 1893 года. К июлю у меня начинали созревать
несколько сортов помидоров и огурцы, вьющиеся по забору буйными плетями с
желтыми цветками. Вечерами, когда мне было грустно и хотелось выпить, я
сидел на крыше в розовом шезлонге и смотрел поверх темных силуэтов
бруклинских крыш и церковных шпилей на удивительные, вечно сияющие очертания
Манхэттена: две башни Центра международной торговли, возносящиеся к небу на
краю острова, а дальше к северу - величественно-спокойный
Эмпайр-стейт-билдинг, мягкий силуэт здания компании "Крайслер" и острый шип
"Ситикорп". Я обожал этот дом - скошенные поверхности темного камня,
старомодные окна, лестничные перила, тихо дребезжавшие, когда внизу проходил
поезд подземки. Когда-то он, как и весь просторный Бруклин, казался мне
прекрасным, романтическим местом, где можно растить детей. Теперь же дом
стал моим темным, безмолвным напарником, мавзолеем одиночества.