"Нина Храброва. Мой Артек " - читать интересную книгу автора

что я знала с детства, все, что называлось русской литературой, русской
историей, восстанием 14 декабря, Октябрьской революцией. Они узнавали это
сейчас, новые знания усваивались ими не со страниц книг, а конкретностью
величественных зданий, простором исторических площадей. Вечером в дневниках
появились названия ленинградских достопримечательностей, и у всех - записи о
впечатлении от Ленинградского Дворца пионеров. Те, кто вел дневник, писали:
я бы поступил в изобразительную студию... в технический кружок... в
стрелковый, в хоровой, танцевальный... Два часа, проведенные нами в
Ленинградском Дворце пионеров, открыли и ребятам, и мне совершенно новый
мир, о котором мы просто не имели и не могли иметь никакого представления.
Ребята строили планы - все ленинградское, по возможности, повторить в своих
школах. Следующим утром мы вышли на жаркий московский перрон. Все волнение,
все равные потрясению эмоции я израсходовала в Ленинграде и милую, пеструю,
веселую Москву разглядывала без невольных слез, с давней любовью и радостью.
Кончился пояс белых ночей с их влажным ароматом, от московских улиц веяло
континентальным климатом, в котором с непривычки было жарковато. Краски
московской старины были сказочными. Новая Москва - ясной, прозрачной,
солнечной.
Ребята в своих рисунках использовали самые яркие цветные карандаши. В
дневниках появились записи: ходили по Красной площади, были в мавзолее,
видели Ленина. О Ленине они знали по первому пионерскому году.
От дальнейшего пути осталось в памяти качание вагона, прильнувшие к
окнам возбужденные дети, голубой июньский простор по обе стороны поезда, и
ветер, врывающийся в открытые окна - чем дальше, тем он был суше и горячей.
Я никогда не вела дневников, может быть, именно поэтому многое
пережитое прочно осело в памяти. Из всего, открывшегося мне в те четыре
дорожных дня, я выбираю первое и главное: всюду, куда бы мы ни заходили,
советские люди были рады нам, доброжелательны и искренни. После
прибалтийской замкнутости и известной манерности, церемонности при
знакомствах быстрая общительность казалась просто прекрасной. Впоследствии
Этель Силларанд-Аэсма в своей книжке "Самая длинная путевка" напишет о таком
же ощущении: дети тоже поняли и оценили это свойство советских людей,
запомнили его, и не только запомнили, но и усвоили навсегда.
В первый артековский день они легко, невзирая на языковый барьер, вошли
в новый образ жизни, приняли его и сделались в нем своими. Как это
происходило? Да вот так, например: в Симферополе мы пересели с поезда в
автобус, вместе с нами ехали русские ребята, веселые, любопытные и, как
теперь говорят, - контактные. С ними были вожатые, они кинулись с
расспросами ко мне:
- Ты откуда? Как зовут? Неужели прямо из Эстонии? Вот здорово!
И я незаметно втянулась в артековскую вожатскую орбиту. Оглядываюсь на
ребят - они уже поют нашу сразу ставшую любимой артековскую песню: "Везут,
везут ребят, машины встречные гудят..." Сначала без слов, Ада и Эллен
красиво, высоко и точно тянут мотив, и вот уже Ада, как всякая нарвитянка,
одинаково хорошо знающая оба языка, выкрикивает вместе с другими: "Прохожий
смотрит вслед и слышит он в ответ - Артек, Суук-Су, Артек, Суук-Су"...
Артек - это всем понятно, Суук-Су - легко повторить, и вижу, что все мои
мальчишки и девчонки радостно вопят - "Артек, Суук-Су", и я сама восклицаю
так, и смеюсь, несмотря на то, что автобус на перевалах ухает с горы в
распадок, круто поворачивает на зигзагах еще не выпрямленной тогда высокой