"Нина Храброва. Мой Артек " - читать интересную книгу автора

За окном осень, день золотой и яркий... Кто-то сказал сегодня, что в
такие дни природа взамен солнца светит нам желтизной деревьев. Кто-то
посочувствовал: все, мол, гуляют, отдыхают, отпуск же, а вы, мол, бедняжка и
т. д... А я - вовсе не бедняжка, ибо вместо традиционной прогулки к морю я
прохожу по дорогам юности. Появилась возможность остановиться, оглянуться...
И не только оглянуться - вернуться в то время, воспоминания о котором
неправдоподобно противоречивы.
Я вспоминаю годы войны. С ужасом, со страхом. И - с чувством восхищения
людьми, с которыми прожила и пережила эти годы. И пусть первым кинет в меня
камень тот, в ком от войны остался только ужас и страх: с этими чувствами не
побеждают, с ними просто не выживают.
Что ж, я должна самой себе признаться: я многого не додала ребятам в те
годы. Это я поняла позднее, когда они, уже совсем взрослые люди, стали
приносить мне свои дневники, и кое-кто присылал написанные не тотчас после
войны воспоминания. Даже в этих, набросанных уже взрослыми людьми строках
вспоминается, например, красота природы вокруг санатория Мцыри, бывшего
имения бабушки Лермонтова. О том, что там еще жила и дышала лермонтовская
эпоха, - ни полслова. Значит - моя вина. Я ведь наизусть помнила, как помню
и сейчас, многое из Лермонтова. Значит - я не собрала своих ребят во Мцыри,
не посадила их в кружок, не прочла лермонтовских стихов, не сказала: сначала
послушайте музыку слов, потом я переведу вам смысл... Я не читала им Пушкина
на площадке Генуэзской башни. И не успевала, да и казалось мне - они должны
быть как все, так быстрее усвоят язык, так им будет легче. На душе у меня
было спокойно за них: их всех любили, к ним были внимательны, значит - с
ними все хорошо. Если, конечно, не считать войны... Помнится, позднее, в
Сталинграде, где мы в эвакуации жили в больших классах одной из школ, я
вслух для всех обитателей одного из таких классов-комнат читала по-русски
избранные мной самой места из "Педагогической поэмы" - чуть ли не
единственной книжки, которая была у нас тогда. Читала по-русски, и только
вскользь, по просьбе моих ребят останавливалась, чтобы перевести непонятные
слова - мне казалось, они уже все понимают, в том числе прелесть
"Педагогической поэмы". Понимают, значит - все в порядке. Да еще заставляла
их писать диктовки, составленные из самых обиходных фраз, объясняла
произношение и правописание и даже, помнится, ставила оценки: никогда не
меньше четверки. Мне казалось - зачем же огорчать их тройками и двойками,
ведь они и так просыпаются каждое утро с мыслью: война...
"Если бы юность умела, если бы старость могла" - вот уж верно и на все
случаи жизни сказано. Я бы сейчас собрала моих ребят в кружок, я бы почитала
им Лермонтова и Пушкина, Ахматову и Бунина, я бы рассказала им все с азов,
все - с самого начала, пусть бы они в подлиннике услышали от меня лучшее из
русской литературы...
Я того не сделала, или - сделала мало.
Сейчас, конечно, их уже не соберешь для того, чтобы - смешно! -
почитать вслух: они давным-давно прочли все в переводах. И я не уверена, что
послевоенные переводы были достаточно хороши. И не уверена, что они в полной
мере постигли этот важный пласт общечеловеческой культуры - русскую
литературу.
Вместо того, чтобы образовывать, я жалела их. И потому они пишут в
дневниках: мы шли и шли до изнеможения, ручки чемоданов врезались в пальцы,