"Роберт Говард. Пока клубился дым ("Джентльмен с Медвежьей Речки") " - читать интересную книгу автора

была очень приличная, поэтому, когда мы с Пеструшкой взобрались на
невысокий увал, откуда уже была видна деревня Толстого Медведя, -
единственная, насколько мне известно, деревня индейцев-арикаров к югу от
Великой реки, - я все еще очень весьма заметно опережал своих
преследователей.
Поскольку я все же оказался в пределах досягаемости их луков, то
невольно поежился, ожидая, когда же наконец мне в спину начнут втыкаться
стрелы. А от жуткого воя приближавшихся тетонов у человека, менее
привычного к таким делам, чем я, уже давно застыла бы кровь в жилах. Однако
довольно скоро я сообразил, что они намерены взять меня живым; ведь сиуксы
до сих пор числили меня Большим Носом, которого ненавидели так сильно, что
не сомневались: быть простреленным стрелой в спину - слишком уж легкая для
него участь.
Вот тут я начал надеяться на то, что у меня появились неплохие шансы в
конце концов удрать от них, потому как моя Пеструшка явно вознамерилась
продержаться гораздо дольше, чем на то рассчитьгвали тетоны.
Теперь я был уже совсем недалеко от деревни и видел, что верхушки
тамошних больших вигвамов сплошь облеплены арикарами, наблюдающими за
нашими скачками. Но тут послышался выстрел из пищали, и здоровенная пуля
просвистела так близко, что оцарапала мне ухо, и только тут я припомнил,
что Толстый Медведь любит Большого Носа ничуть не больше, чем сиуксы. Я уже
мог хорошо различить, как этот паразит сидит на верхушке своего вигвама и
уже снова ловит меня на мушку. А сиуксы уже прямо-таки наступали мне на
пятки. Я влип в чертовски затруднительное положение: ежели я сброшу одеяло,
тетоны поймут, что я - вовсе не Большой Нос, и так утыкают меня стрелами,
что потом никто не отличит меня от дикобраза; а ежели я его не сброшу, то
Толстый Медведь так и будет палить по мне из своей кошмарной пушки.
Ладно, подумал я, пускай уж лучше в меня стреляет один арикара, чем
сто сиуксов. Оставалось только надеяться, что он промахнется. Так он и
сделал, но все же ядро из его пушки начисто снесло кончик уха моей
Пеструшке; бедная тварь вдруг встала как вкопанная, а я полетел дальше,
через ее голову, потому как ни седла, ни стремян на моей лошадке не было.
Одна только уздечка. От восторга сиуксы взвыли так, что я чуть не оглох, а
их вождь, далеко обогнавший остальных старый Клейменый Конь, подскакал ко
мне, нагнулся и, пока я еще не успел подняться на ноги, схватил меня за
шкирку.
Свою винтовку я выронил во время падения, поэтому пришлось врезать
Клейменому Коню промеж глаз голым кулаком. Я приложил старому черту так
крепко, что он вылетел из седла и катился по земле ровно семнадцать с
половиной футов, прежде чем зацепился за что-то и сумел остановиться. Я
попытался было захапать его пони за уздечку, но проклятая тварь вывернулась
и унеслась прочь. Тогда я отшвырнул в сторону чертово одеяло и помчался к
деревне на своих двоих.
Эти глупые сиуксы так удивились, когда Большой Нос прямо у них на
глазах превратился в белого человека, что позабыли про свои луки и
вспомнили про них, когда я уже пробежал добрую сотню ярдов. А когда они
начали стрелять, все их стрелы, кроме одной, пролетели мимо меня, а та
одна, пап, к сожалению, поразила меня в то самое место, куда ты прошлой
зимой так ловко пнул старика Монтгомери. За это я еще поотрываю этим
проклятым тетонам руки по самые яй... ой! по самые колени! Даже если на это