"С.С.Хоружий. Праваславная аскеза - ключ к новому видению человека " - читать интересную книгу автора

установки (Бого)общения, устремления к Богу как Живому и Личному, - то есть
специфические установки сферы личного бытия. Отсюда, во-вторых, менялось и
само отношение к мышлению. Античная культура мысли, культивирование мысли
как таковой, как стихии чистого Ума, искусства познания и самопознания, -
все это переставало быть особой целью и ценностью, и покидалось в пользу
каких-то еще неясных иных начал, которые стояли за формулами "устремление ко
Христу" и "единение со Христом". И в итоге, философия и богословие
противостояли друг другу как Афины и Иерусалим; как познание и общение; и
как чистая мысль и цельная духовно-душевная устремленность ко Христу.
Таким было исходное отношение. Затем наступает этап патристики, когда
это отношение в известной мере меняется. Характер изменений довольно тонок,
и существенно, что в западной и восточной мысли он видится и оценивается
весьма по-разному. Именно отсюда берет начало водораздел Восточной и
Западной богословской традиции, и становление глубоких типологических
различий духовности христианского Востока и Запада. На Западе в последние
полтора века знаменитые школы протестантской теологии, преемственно сменяясь
(и при особой роли одной из последних в ряду, школы К.~Барта), создали
концепцию, в которой патристика характеризовалась как "острая эллинизация" и
"эллинистическая прививка" к христианским началам. Тут утверждалось, что в
итоге патристического этапа христианская мысль усвоила структуры греческой и
эллинистической мысли и стала, собственно, ветвью этой мысли, влилась в
традицию платонизма и неоплатонизма. Отсюда вытекали многие выводы, из коих
нам важны сейчас два. Во-первых, христианское Богомудрие утратило свою
изначальную противоположность философии; оно стало христианской теологией, и
эта теология, по общему свойству античной мысли, сделалась частью сферы
философии как универсальной стихии умозрения. Во-вторых, возникала
пресловутая оппозиция, противопоставление Первохристианства как единственно
подлинного, аутентичного христианства, - и патристики, а равно и всей в
целом позднейшей, постконстантиновой Церкви.
В Православии же всегда был существенно иной взгляд. Здесь никогда не
смотрели на патристику как на чисто теоретическую, эллинизированную
речь -ибо не упускали из вида, что в ту же эпоху, в том же позднеантичном
мире и той же церковной среде, а порой даже теми же людьми, помимо
теоретического текста патристики, создавался еще и практический жанр
аскетики, то есть школа духовной практики христианства. Вся эта сфера
духовной и мистической практики была истово и наглядно воодушевляема
непосредственной устремленностью ко Христу, так что в отношении к ней было
заведомо неверно и невозможно говорить об утрате или хотя бы ослаблении
христоцентризма и аутентичного первохристианского пафоса. При этом, аскетика
создавала и свою речь, которая постепенно восходила от
практически-прикладного характера к развитому мистико-деятельному дискурсу,
что несколько поздней получил имя мистического богословия. Поэтому в плодах
патристического этапа здесь усматривается не одна теоретическая теология (о
степени эллинизации которой тоже еще можно спорить), но равно и
мистико-аскетический дискурс, за которым для краткости нам удобно закрепить
название богословия (что вполне отвечает традиционному православному
значению этого термина). Вполне эксплицитное различение двух сфер, двух
дискурсов можем найти, например, у Григория Паламы. И очень важно, что обе
сферы, теология и богословие, были не изолированы, но тесно связаны, причем
в их связи именно богословие играло ведущую роль: роль проверенного опытом