"Василий Федорович Хомченко. Облава (Повесть) " - читать интересную книгу автора

больше всего его интересовала церковь в Захаричах - самая древняя. Туда, в
Захаричи, он и вышел из уездного местечка во второй половине дня.
Шел большаком в надежде, что и на этот раз ему удастся избежать
нежелательных встреч с бандитами. Спустя какое-то время его нагнала
подвода. Сорокин поднял руку: подвезите. Возница не остановился, даже не
взглянул на него. Ехал себе и ехал, а Сорокин молча шел следом. Наконец
возница оглянулся, зло натянул вожжи.
- Садись, - буркнул Сорокину, задержав насмешливый взгляд на его
потертом кожаном баульчике.
Сорокин сел, подгреб под себя побольше сена и сказал, что за подвоз
заплатит.
- Чем, бумажками? - обернулся возница к Сорокину. - А что мне с ними
делать? С них сейчас только и проку, что за пуню сходить.
Был этот возница мрачен, нелюдим, словно на что-то обозлен. Черная
цыганская борода, черные кустистые брови; маленькие, острые, как гвоздочки,
глазки так и кололи, когда он смотрел на Сорокина. С таким особо не
разговоришься. И все же Сорокин выпытал у него кое-что. Крестьянин был из
Самосеевки, что в трех верстах от Захаричей, в местечко ездил с намерением
разжиться солью, да не разжился. Боровок ходит в самой поре, под нож бы
его, да соли нет. Отвечал возница неохотно, то и дело бросая взгляды на
сорокинский баульчик: видно, пытался по нему угадать, что за начальника
везет.
- А ты что за комиссар будешь? - наконец не выдержал он. - Теперека
как с портфелем, так и комиссар.
Сорокин ответил, что хочет в Захаричах осмотреть церковь, и крестьянин
понял это по-своему.
- И до церквей добираетесь. Все гребете, а чтобы дать чего, так не-ет.
Поразвелось комиссаров. Из местечка все бывшие лавочники да шинкари в
комиссарах ходят. С портфелями да с наганами. А соли нет, стекла нет, окна
тряпьем позаткнуты.
Высказался и умолк. Молчал упорно, и было его молчание тяжелым,
неприятным, даже тревожным. Сорокин уже наслушался таких жалоб и попреков и
знал, что услышит, и еще не раз услышит, как люди будут бранить и власть, и
его самого как представителя этой власти. А отвечать на такие вопросы
трудно, люди ждут не посулов и лекций, с которыми он выступал во многих
селах, им дело подавай. А что он может сделать, чем поможет вот этому
селянину, у которого боровок просится под нож, а соли нет? Ничем. Поэтому
Сорокин тоже молчал. Так в молчании и ехали почти до самых Захаричей.
Стояла ранняя осень. Поля убраны, сено с лугов свезено. На ржище
паслись коровы, овцы. Пастушок, увидев подводу, подошел к дороге
поинтересоваться, кто едет, сказал "здарс-сте". Потом, демонстрируя свое
пастушье искусство, лихо щелкнул кнутом и, проворно сняв из-за плеча
берестяную трубу, заиграл какую-то веселую мелодию. Коник вздрогнул от
неожиданных для него резких звуков, замотал головой, кося глазом на
пастуха. Часть стада перешла тем временем на красноватое поле из-под
гречихи. "Каша с молоком", - улыбнулся Сорокин, вспомнив, как когда-то в
малолетстве его впервые повезли из города в деревню. "Что это?" - спросил
он тогда, показывая на полосу спелой гречихи. "Гречка, - объяснил отец. -
Из нее гречневую кашу варят". Немного погодя увидели на другом гречишном
поле двух коров. Маленький Максим захлопал в ладоши: "Каша с молоком! Каша