"Николай Хохлов. Право на Совесть " - читать интересную книгу автора

потертой трехлинейки с примкнутым штыком.
- Возьмите вот этих, - ткнул пальцем в нашу сторону начальник, - и
доставьте в лагерь.
- Слушаюсь, - отчеканил солдат и зашел нам в спину. - Вперед, фрицы!
"Фрицы" послушно поплелись к двери.
Наши спутники остались в комнате. Теперь они могли следить за нами
только издали и тайно.
В тот день в городе Оболовке стояла плохая погода. Моросил мелкий
дождик и небо было затянуто ровной, безнадежной пеленой.
На своем пути через город наша унылая группа большой сенсации не
произвела. Запахиваясь в намокшие шинели от порывов холодного ветра,
стараясь не поскользнуться на размокшей дорожной глине, виновато
сгорбившись, как бы под тяжестью всех грехов гитлеровской армии, мы брели
тихонько по русской проселочной дороге и чувствовали, как горькое бремя
пленного начинает потихоньку давить на нашу душу.
Из-за тревожного ли военного времени, или просто из-за плохой погоды,
городок казался безлюдным.
Только на одном перекрестке две девушки в синих ватниках оглянулись с
любопытством и задорный голос крикнул в спину: "Фрицев ведуть!!"
Да еще перед самой окраиной, там, где уже стоял первый деревенский
колодец срубом, женщина в белом головном платке и мужском осеннем пальто
составила ведра на дорогу, проводила нас долгим взглядом и перекрестилась
украдкой. Мне стало почему-то теплее на душе и, оглянувшись еще раз, я
подмигнул широко раскрытым глазенкам маленькой девочки, уцепившейся за край
ведра.
Город кончился. Впереди лежало полотно узкоколейки и вдоль него семь
километров до лагеря.
Часа через два нас сдали под расписку дежурному охраннику. В одном из
бараков мы получили каждый по полоске деревянных голых нар и были включены в
"трудовое расписание" на следующий день.
Тридцать дней и ночей я прожил затем за колючей проволокой под видом
младшего офицера немецкого пехотного полка Вальтера Латте, попавшего в плен
в одном из боев севернее Сталинграда.
Карл, по совету Эйтингона еще в Москве, удовольствовался званием
унтерофицера. В такой комбинации чинов был свой особый смысл, полностью себя
потом оправдавший за линией фронта.
Как и следовало ожидать, жизнь в лагере оказалась несладкой. Доля
пленного всегда незавидна.
Трудовой день оболовских пленных начинался ранним утром. Для моих
товарищей по нарам подъем был труден, как мучительное расставание со сном. Я
же скоро начал бояться утреннего подъема по другим причинам.
Когда человек просыпается, первыми включаются наиболее привычные
рефлексы. Поэтому слова, в этот момент "смутного сознания", невольно
подбираются из родного языка. Родным языком Вальтера Латте был, к сожалению,
русский. В первое же утро, пытаясь поднять свое ноющее тело с неудачной
комбинации досок и щелей, я преспокойно пробормотал: "который час?" на
чистейшем русском языке. Тут же очнувшийся мозг заставил меня с ужасом
вскочить. Вблизи никого не было и мой первый провал оказался незамеченным.
Но испуг остался. Я стал старательно развивать в себе привычку, проснувшись,
держать язык за зубами, пока сознание не прояснится. За линией фронта такая