"Николай Хохлов. Право на Совесть " - читать интересную книгу автора

сразу все изменилось. Извилистые разводы дорог бешено помчались навстречу.
Едва успев согнуть, по инструкции, ноги, я повалился в снег. Земля оказалась
мягкой и приветливой.
Потом мне пришлось прыгать с транспортного самолета "Дуглас", с высоты
и в шестьсот метров и в девятьсот, с прицепленным тросом и с кольцом, но
всякий раз, подходя к открытой двери, я задерживался на секунду, вспоминая
ледяную руку, сжавшую сердце при первом прыжке. Она никогда больше не
вернулась. Человек легко привыкает ко всему.
Но самым главным и самым трудным оставалось другое - образ немецкого
офицера. Изучить его было мало - в него нужно было вжиться, привыкнуть к
нему, как к самому себе.
Разными путями я пробивался к этой цели. Специальные преподаватели
знакомили меня с историей Германии, с ее культурой и экономикой. Чтение
нацистских книг и газет открывало мрачные перспективы розенберговской
"идеологии". Зубрежка немецкого военного устава учила безошибочно
ориентироваться в чинах и позументах гитлеровской армии. Барабаня одним
пальцем на мамином пианино я привыкал к звучанию мелодий "Эс-А марширт" и
"Унтер дер латерне". Каждый вечер через особый приемник мне приходилось
выслушивать очередную трескучую сводку Берлина и "темпераментные" проповеди
геббельсовских радиоораторов. Кроме того, Карл и я получили возможность
встречаться с настоящими, вернее, бывшими гитлеровскими офицерами, в
подмосковном лагере для военнопленных.
Примерно через полгода после начала войны НКВД СССР построило в
подмосковном городке Красногорске специальный лагерь. Он был своеобразной
лабораторией советской разведки. Сюда со всех фронтов и из всех лагерей
присылались пленные гитлеровцы, представлявшие "оперативный интерес".
Некоторые из них обрабатывались для сотрудничества, другие были редким
источником информации или связей. В эту "лабораторию" мы с Карлом стали
регулярно наведываться.
Опрашивая пленных, мы узнавали детали офицерского быта. По нашей
просьбе солдаты разыгрывали сценки строевого шага при встрече с генералом,
отдачи рапорта офицеру и прочие "проблемы" прусской военной шлифовки. Я
фотографировал полагающееся по уставу расстояние локтей от бедер при стойке
"смирно" или положение головы при повороте на каблуках. Работа кипела. Нам
все больше и больше казалось, что стать немецкими офицерами будет не так уж
сложно.
Но у нашего начальства были, по-видимому, серьезные колебания по этому
вопросу. В апреле 1943 года Маклярский вызвал меня на одну из квартир,
принадлежащих судоплатовской службе, на улице Горького. На таких квартирах
офицеры разведки тайно встречались с агентурой и назывались они
"конспиративными квартирами" или, проще, "КК".
В кабинете "КК" номер 141, кроме Маклярского, был еще один незнакомый
мне человек.
Развалившись в кресле, грузный и неподвижный, он несколько секунд молча
сверлил меня маленькими глазками. Потом, не подымаясь, протянул руку и
сказал:
- Садитесь. Как ваши парашютные прыжки?
- Ничего, прыгаю...
Видя, что я замялся, незнакомец добавил:
- Леонид Александрович, мое имя. Ну, а к немцам спрыгнете?