"Рольф Хоххут. Берлинская Антигона " - читать интересную книгу автора

в минуты, когда сила духа не покидала ее, считала жизнь всего лишь достойной
преодоления, - и все-таки она написала прошение о помиловании и теперь самым
унизительным образом зависела от него. Только физическая слабость (так как
"пакеты" в своих намеренно перегретых камерах почти не получали еды, лишь
изредка - горсть капусты), только эта слабость вытесняла порой ее душевные
муки. Нестерпимый голод низводил ее до животного состояния, а истерическая
потребность в куске мыла отвлекала ее от мысли, что закон лишил ее даже
права на достаточное количество кислорода. В конце концов она и дышала
только потому, что не могла правильно оценить военное положение и,
поддавшись мании величия, наивно воображала, будто все уладится прошениями о
помиловании, хотя, само собой разумеется, прошения эти, несмотря на то, что
адресата они не достигали, никогда не отклонялись с чрезмерной поспешностью,
а лишь после вполне "гуманного" срока, как то предписывалось постановлением
от 11 мая 1937 года.
Иногда ее мертвецы - жених, мать, брат - вырывали Анну из объятий
страха и содействовали тому, что самое немыслимое - собственный уход из
жизни - начинало казаться ей вполне допустимым и отнюдь не пугающим, как
истинная, единственно надежная свобода.
В такие минуты она была готова к предстоящему. По ночам же, когда она
лежала, перевешивала жажда жизни. Днем под непрерывной пыткой тюремных
шорохов, когда автомобиль во дворе, шаги, смех, крики и звук отпираемого
замка могли возвестить приход палача, она пыталась, сидя на своей скамье под
окном, отвернуться от двери, от параши и от удушающих рук, которые после
суда денно и нощно тянулись к ее горлу, - пыталась спрятаться за мыслью, что
одна лишь смерть может защитить ее. Смерть, а не бог. Ибо ее, слишком юную,
чтобы преданно верить, отделило от него ледниковым периодом космического
равнодушия, с каким он внимал своему творению, безучастный, как тюремная
стена.
Она ничего не ждала "свыше", ничего, кроме скорой смерти от бомбы,
потому что "пакеты" во время налетов на Берлин не переводились с пятого
этажа в бомбоубежище во избежание "перегрузки персонала". Однажды ее камеру
засыпало осколками стекла - удобный случай вскрыть себе вены, но надежда и
слабость помешали ей. Пока же она наконец собралась с духом, наступило утро,
и ее охранница, многодетная вдова, часто тайком приносившая Анне яблоко,
удалила с почти стерильной тщательностью малейшие осколки. И не только из
камеры: при "перетруске" - так эта женщина называла личный обыск - она нашла
также острый кусок стекла, который Анна спрятала в волосах под полосатой
косынкой как последнее оружие против самого крайнего унижения. Щедрая добрая
грудь этой немецкой мамаши заколыхалась от смеха: так ей понравилось, что
она оказалась хитрее своей пленницы; оно смеялась без всякой жестокости и
очень испугалась, когда впервые за все время увидела слезы в глазах Анны и
вынуждена была отказать Анне в ее отчаянной, безумной мольбе вернуть
осколок. Она поспешила уйти за яблоком.
Теперь даже врач наблюдал за тем, чтобы Анна взошла на эшафот в полном
здравии. И действительно, бюрократически налаженная абсурдность "совершения
приговора" требовала присутствия медика, когда Анне наконец - пустая
формальность на полторы минуты - зачитали необоснованное отклонение прошения
и сообщили час казни. Анна, со времени объявления приговора находившаяся в
кандалах, безропотно дала приковать свои ноги на короткую цепь и с шестью
молодыми женщинами, из которых одна в тюрьме родила ребенка, была доставлена