"Владимир Хлумов. Старая дева Мария" - читать интересную книгу автора

Верзяев положил трубку, воровато оглянулся, не было ли свидетелей вокруг, и
после уже, как бы изображая совсем удачливого негодяя, потер руки, будто
после удачной сделки. Но получилось это у него очень искусственно, натянуто
и уж очень мерзко. И от этого лицо его еще более скривилось, но все ж таки
не до полного отвращения, а так, понарошке, что позже подтвердилось уже
более оптимистической ухмылкой. Ведь он знал, что значат ее слова "тепло и
чисто", о, слишком знал. Ведь это был старый их пароль, секретный знак, и
даже не просто знак, а секретный призыв к уединению, который сам он и
придумал, когда пытался искусить ее на какой-нибудь, как он выражался,
нейтральной территории. Но всегда инициатором выступал он, а не она, а уж
мечтать о том, что она ему первая позвонит, давно перестал. И вот, поди ж
ты, позвонила, сама, первая, лично ему, значит, и камень не вечен, подводил
итог последним событиям змей-искуситель, но какова все-таки выдержка - так
долго желать и не звонить, годами не звонить. Нет, раньше он думал, что это
просто одно из многих ее табу - не звонить первой, и тем самым как бы
намекать: видишь, голубчик, я и без тебя могу прожить, а ты не можешь,
потому и будешь именно всегда ты первым. И он звонил всегда первым,
прикидывался, что как бы случайно, отшучивался, скрывая свое унижение,
оправдываясь ее страхом. Но вот ведь позвонила, следовательно, может, в
принципе, черт меня дери, бог меня избавь, так и чем же оправдать ее
предыдущее поведение?

Ах, как желал он ее, наконец, отторгнуть, забыть, зачеркнуть, но как? Как
можно недокончить однажды начатое дело? Верзяев опять скривился подлейшим
из своих выражений. Господи, неужели ж так пошло я устроен, так унизительно
низок мой порыв: докончить однажды начатое дело. Это при его-то природной
нетерпеливости и невоздержанности - жизнь положить на то, что бы взять одну
неприступную вершину, которую легче обойти. До чего же получается мерзкий,
непритягательный субъект, и все же, не смотря на, вопреки, наперекор, он
чертовски нравился себе. И откуда это пошло-тянулось - доподлинно
неизвестно. Зная практически все свои особые черточки, тщательно их скрывая
от постороннего глазу и сглазу, низкие, отвратительные, иногда и приторные,
он уж очень любил себя, и даже ценил, и от этого было в нем заметное для
постороннего завистливого глаза какое-то обаяние натуры, так нравящееся
женщинам. И он сам это знал, и пользовался этим, и неоднократно проявлял
его при разных удачных стечениях обстоятельств. Кроме того, считался он
человеком удачливым в делах мирских, ну а уж в делах сердечных - так просто
виртуозом женского взвизгу. Да, именно женского взвизгу, знаете ли, такого
негромкого, но довольно говорящего о блаженстве.

Уж так туманно получается, но иначе никак нельзя, потому что именно эта
эпизодическая натура, требует такого именно осторожного подхода. Да уж,
конечно, эпизодическая, и почти могла быть не упомянутой в самом
повествовании, точнее даже, в тех реальных событиях, о которых только и
нужно писать в толстых книгах. Тем не менее, змей-искуситель, фигура вполне
второразрядная на общем развернувшемся ниже фоне, все-таки занимает
некоторое пространство и волею судьбы упомянут быть должен.

Итак, змей Верзяев, ненатурально потерев руки, принялся мечтать о будущей
встрече с Марией, представляя различные сладостные картины, наподобие тех,