"Владимир Хлумов. Старая дева Мария" - читать интересную книгу автора

что в огромном количестве сейчас напичканы в нашей свободной, говорю это
без тени иронии, прессе. Вы уж поняли, что все, что я ни говорю, говорю
очень прямо и кстати, иначе зачем, спрашивается, бумагу-то марать? Итак,
картины, одна, как говорится, сладострастнее другой, и уж этого, пожалуй,
достаточно будет, поскольку каждый из нас прекрасно понимает, в силу своей
общей образованности, о чем идет речь. Но вскоре эти картины, как и та его
гримаса с потиранием рук, тоже стали какими-то ненатуральными, вроде как
рисованными, вполне художественно и в красках, но все-таки рисованными, а
не живыми. И для чего он все это предсталял круглый оставшийся вечер? Да и
во сне, наверное, представлял, только к утру не запомнил (кстати, тут о
снах отдельный раговор специально должен быть проведен, чтобы даже в такой
эпизодической фигуре, как Верзяев, не дай бог чего-нибудь не упустить), и
весь круглый день на работе был несколько возбужден, и даже весел, в
предвкушении предстоящих вечерних поз. Конечно, и здесь проявлялась
совершеннейшая его животная натура, но животное это было уж очень ласковым,
нежным и внимательным.

Кроме того, был наш эпизодический змей-искуситель еще ко всему прочему
философом, причем в высшем смысле этого слова. Т.е. не просто интресующимся
и начитанным всяких умных немецких книг человеком, а именно философом по
сути, практически, поскольку имел один специальный вопрос, который никому,
естественно, никогда не задавал, а именно пытался извлечь на него ответ
прямо из гущи жизни. Верзяев как раз тоже полагал, что истинный философ не
тот, кто пишет умно и запутанно, а который живет умно и запутанно. И частый
его вопрос состоял именно в том - может ли безболезненно протекать жизнь
отъявленного негодяя? Очевидно для каждого умного человека, что это,
конечно, есть вполне настощий глубокий философский вопрос, и естественно и
вполне законно и справедливо желание Верзяева быть философом волию божией.
В этом смысле он был даже больше похож, например, на Джордано Бруно,
который ради, как теперь выяснилось, ошибочной теории множественности миров
пошел на костер, а не на Галилео Галилея, отвергнувшего ради спокойствия
жизни правильный взгляд на мир. Ведь каждому ясно, что, например, Джордано
Бруно - несомненно практический философ, а Верзяев еще более, быть может,
так как тоже жизнь подчинил абстрактному вопросу, да еще, и быть может,
правильно разрешенному. Во всяком случае, он часто сходился с самим собой
на мысли, что негодяю вполне возможно безболезненно обойти судилище жизни,
а что касается до всех прочих потусторонних судилищ, то об этом он имел
особое мнение.

Итак, довольно вступления о Верзяеве, тем более, роль его совершенно
эпизодическая и абсолютно не активная, т.е., как выяснится очень скоро, сам
он для настоящего дела так ничего и не предпринял, хотя имел более чем
достаточно удобных моментов.

Они встретились в его машине, и он обнаружил Машу изменившейся. В ней
появилось наконец-то, чего ранее никак не мог обнаружить Верзяев. Эта
женщина действительно стала женщиной или готова ей стать в любой удобный
момент, поскольку какой-то важный вопрос она уже окончательно решила. Она
действительно была какой-то другой, и он, опытный змей, заметил это
изменение. И теперь вспомнил, что она как раз прямо об этом его просила по