"Владимир Хлумов. Графоманы" - читать интересную книгу автора

Петр Семенович не любил метро и, в отличие от Гоголя-Моголя, не видел в нем
прообраза транспортной системы будущего, призванной осуществить пресловутое
социальное равнодействие. Ему никогда не нравились шум и грохот голубых
составов, но особенно - огромные толпы народу, которые с непревычки всегда
его пугали.

Стоя на краю платформы в ожидании поезда, Петр Семенович почему-то вспомнил
инженера и его ничем не оправданное изобретение. Он подумал о вопиющей
несправедливости жизни: зачем, почему судьбе было угодно вложить счастливую
мысль о десятом спутнике в голову безответственного графомана? Профессор
вспомнил то злосчастное утро, когда на столе обнаружил толстую бандероль
цвета грязной охры. С каким-то горьким удовлетворением он отметил
собственную прозорливость, проявившуюся еще тогда в недобрых предчувствиях.
И что-то было еще - какой-то неприятный, сопутствующий фактор. Ну да, был
запах, запах сирени. Воспоминание ожило с такой силой, что у профессора
задвигались ноздри, будто и в самом деле где-то рядом начал расцветать
деревообразный крючковатый куст. Он тряхнул головой, но запах не исчезал. В
этот момент, на станцию влетел первый вагон ревущего поезда, запах стал
резче и отчетливее, и вместе с нарастающим бешенным грохотом где-то под
коркой захлюпало приторное сладковотое болотце. Когда состав поравнялся с
профессором, какая-то непонятная упругая сила слегка подтолкнула его ближе
к краю и Петр Семенович Суровягин безо всякого противодействия повалился на
смертоносную для неподвижного наблюдателя размазанную голубую ленту.





Тот самый, Богдановский!





Тем временем в институте все шло как обычно. Вселенная по-прежнему
оставалась непознанной и Виталий Витальевич Калябин заканчивал очередной
график. Произведение, выполненное пером и тушью, безусловно доказывало
неизбежность победы теории двух девяток. В своей работе он придерживался
важного методологического принципа, высказанного как-то Петром Семеновичем.
"Чем, - говорил профессор, - руководствовались мыслители прошлого? Они, -
отвечал сам себе Суровягин, - пытались объяснить мир. Мы же, должны
перестроить его." И Виталий Витальевич строил.

Рядом с ним шелестела бумагой молодая науная поросль в лице Анатолия
Ермолаева. Толя держал в руках два стандартных листка потребительской
бумаги. Он вертел их то так, то эдак, разглядывал то один, то другой, даже
складывал вместе и через них смотрел на окно. Один лист представлял собой
письмо инженеру, другой Толя вынул несколько часов назад из своего стола,
вставил украдкой в отдельскую печатную машинку и отстукал: "Я не имею