"Владимир Хлумов. Думан (из Книги Писем)" - читать интересную книгу автора

рассматриваю горшочные розы на пришпиленной к берегу барже, и
поворачиваюсь, только когда она касается моего плеча. Мы молча,
обнявшись, стоим, и я чувствую телом, как она истосковалась за эти два
часа.

-Ты стал совсем седой как утро, - говорит она, спутывая наши
волосы.

-Да, прошло много времени.

Не разлепляясь, мы идем вдоль берега Сены к нашей разлуке. Сколько
можно обманывать судьбу, ведь я не могу сдать свой билет, я даже не
могу быть с ней эту последнюю ночь и даже не могу позволить ей
проводить меня завтра. Наша жизнь прожита, и нас уже не обрадует
Париж. Нас не спасет ни Пантенон, ни мост Искусств, ни Лувр. Мы не
видим Парижа, мы заняты поиском, мы ищем место нашей вечной разлуки.
Мы пытаемся то здесь, то там разъять наши объятия и не в силах ни на
чем остановиться. Где эта улица? Где этот перекресток, куда мы через
много лет вернемся уже поодиночке? Мы знаем это наверняка и потому так
придирчиво выбираем его. То нам кажется, что это старенькое кафе рядом
с Сите, то лестница под Сакре Кер, окутанная сумраком июльского
вечера, или решетка полуночного Тюильри, откуда нас выпроваживает,
скрипя замками, полицейский. Все не то, за всем следует продолжение и
остается капелька надежды. А ведь мы уже давно обречены, мы
приговорены, и только дело за тем, как оно будет называться.

Шатильи. Через несколько минут придет последний поезд метро. Мы
сидим на скамейке на пересечении наших линий и просто молчим, не
отрываясь друг от друга. Я безумно опоздал к назначеному привратником
времени, и это грозит мне замечанием к загранкомандировке, и я могу на
долгие годы сделаться невыездным. А куда же мне выезжать, раз
кончается наша жизнь? Куда еще спешить, ведь мы нашли это проклятое
место. Что ждет меня по ту сторону? родной московский воздух? родные
лица трех партийных комиссий? Меня вызовет уполномоченный первого
отдела и попросит написать поподробнее об иностранных коллегах, а я
пообещаю и ничего не напишу, и на три года останусь невыездным. Но это
будет потом, а сейчас только Шатильи, огромный пустой холл, шорох
эскалаторов и грустные глаза. Она не понимает, почему в эту последнюю
ночь мы не вместе, почему завтра, еще целую половину дня до моего
отлета, мы будем порознь в одном городе. А я ничего не могу объяснить.
Я тыкаюсь носом в ее щеку, виновато прикасаюсь рукой и рабской,
собачей походкой ухожу от нее навсегда.

январь, 1995