"Владимир Хлумов. Думан (из Книги Писем)" - читать интересную книгу автора

под монотонный голос лектора. Мы все принимаем с радостью и
покорностью, осеняя нашим счастьем. О, нет, наша неделя не сплошной
романтический сон. Мы даже иногда ссоримся, например, из-за раннего,
под утро, ее возвращения в отель, мол, ей нужно незаметно, пока спят
друзья англичане, которые тут же разнесут про ее связь с русским
большевиком, или поругиваемся в полусне из-за неподеленной узкой
поролоновой подстилки и она с укором показывает мне розовые рубцы от
жесткой корсиканской почвы. Или когда она пытается расплатиться в кафе
отдельно и все-таки уступает, называя меня большевиком. Но наши
размолвки так мимолетны, и мы над ними смеемся и предаемся друг другу.
Ах как быстро тает наша счастливая неделя, как медленно мы это
понимаем, не обращая внимания на горьковатый привкус, чуть соленый,
словно поцелуй между морем и душем. И только настоящая русская печаль
все больше и больше проступает на ее лице.

Внезапно, неотвратимо, жестоко накатывает наш последний день и
последний ужин под открытым небом. Все уже собрались, столы накрыты.
Она появляется у свадебного стола в воздушном белом платье, с
рапущенными, неожиданными, как снег, выпавший в августе на золотистые
плечи, волосами и в гробовом молчании садится рядом со мной. С одной
из яхт доносится медленное танго. Господи ты мой, бедные, непутевые
три партийные комиссии, прощайте любезно эту непоследовательность
жизни, ведь я держался до последнего дня. Но тут мне становится так
больно и горько, и мы, не замечая удивленных взоров, обнимаем друг
друга и кружимся, покачивая весь остров - с обрывом, с горами и морем,
с корсиканскими сепаратистами, и еще надеемся обмануть судьбу.

Утром мы улетаем в Париж, где ненадолго расстаемся: она меняет
билет, откладывая день отлета, а я иду пред светлы очи советника
нашего посольства, дабы засвидетельствовать свою целостность и
невредимость и взять ключи от полупустого дома на Рю де Камп, где
обязан провети последнюю парижскую ночь. Я бросаю вещи, обмениваюсь
приветствиями с привратником, явно офицером каких-нибудь органов,
клянусь ему всеми нашими ценностями вернуться до полуночи и, не
замечая города, бегу к месту встречи.

Конечно, я появляюсь раньше и вижу пустующий парапет на пересечении
моста Йены и берега Эйфелевой башни. Я пристраиваюсь локтями на теплом
белом камне и гляжу в мутно-зеленое течение, а вижу печальные агатовые
глаза. Нет и следа моей праздничной картины, пленка выгорела, краски
пожухли. Вдруг она больше не появится, вдруг мы все перепутали,
доверившись найденому взаимопониманию? Но ведь мы прожили с ней целую
жизнь, а теперь я один. Какое грустное место - Париж. Но, черт побери,
зачем тогда здесь поставлена эта гигантская металлическая конструкция,
зачем такие архитектурные излишества, если мы не найдем друг друга?

Потом замечаю на мосту далекое светлое пятнышко и вижу, как она
торопится на встречу со мной. Да, она, как и я, просто бежит и лишь на
середине моста замечает мою сутулую фигуру, притормаживает, будто
стесняется своего откровенного порыва. Впрочем, я делаю вид, что