"Хазл Хилд. Ужас в музее (Сб. "Жизнь зверя")" - читать интересную книгу автора

древних фрагментов Пнакта или песнопений Дола, создание которых
приписывают враждебной, негуманоидной расе ленгов, - однако из всех этих
бесед не рождалось то безумное зерно, что вызрело в парах виски в тот
июньский вечер.
Все более располагаясь к своему гостю, Роджерс позволил себе
несколько неясных и хвастливых замечаний о редких находках, сделанных им в
природе, добавив при этом, что он располагает осязаемыми доказательствами
своих открытий. Из его полупьяных откровений явствовало, что он
продвинулся дальше других в изучении сумрачных первокниг и был направлен
ими к удаленным местам, где скрывались странные существа, населявшие Землю
на зоны и эры раньше людей; некоторые из них до сих пор поддерживали связь
с параллельными мирами и измерениями, сообщение с которыми было обычным в
те далекие дни. Джонса приводила в восторг фантазия, создававшая эти
предания; в Роджерсе же его поражала сила, звучавшая в его словах.
Возможно, работа с болезненными творениями мадам Тюссо дала первый толчок
столь богатому воображению? Как бы то ни было, чудовищные скульптуры этого
человека тесно переплелись с его чувствами и представлениями. Даже теперь
оставались неясными его намеки относительно природы кошмарных монстров,
выставленных в зашторенном приделе "Только для взрослых". Безразличный к
иронии, Роджерс упрямо продолжал настаивать на том, что не все из тех
демонических уродств были искусственного происхождения.
Скептицизм и откровенное недоверие Джонса разрушили растущую
расположенность к нему Роджерса. Хозяин музея - это было очевидно -
говорил совершенно серьезно; теперь же он замкнулся, раскаиваясь в своей
несдержанности. Джонса он продолжал терпеть только из упрямого желания
поколебать стену самодовольного недоверия последнего. Невероятные истории
о ритуалах и жертвоприношениях бесчисленным богам прошлого как из рога
изобилия сыпались на голову Джонса. Иногда Роджерс подводил своего гостя к
какой-нибудь из стоящих в приделе "для взрослых" фигур и показывал линии,
не подвластные резцу скульптора.
Понимая, что расположение хозяина музея потеряно, Джонс продолжал
свои посещения уже из чистого восхищения его искусством. Временами он
пытался вызвать Роджерса на откровенность, с деланным удивлением или
равнодушием касаясь в разговоре какого-либо предмета, однако подобная
тактика редко обманывала долговязого мастера.
В сентябре напряжение достигло пика. Как-то, заглянув в музей после
обеда, Джонс прохаживался среди ставших привычными ужасов, когда из
мастерской Роджерса донесся жуткий вой. Посетители нервно задвигались,
вслушиваясь в эхо, пробежавшее под сводами. Трое смотрителей обменялись
странными взглядами, и один из них - смуглый, молчаливый иностранец,
обычно помогавший Роджерсу в работе, - неожиданно улыбнулся, чем привел в
замешательство своих коллег и неприятно поразил Джонса. Вой или визг,
бесспорно, принадлежал собаке. Мучительная агония, прозвучавшая в нем,
заставила сжаться сердце, и это чувство возросло вдвойне в окружении
чудовищных образов музея. Совсем некстати Джонс вспомнил, что в музей не
разрешалось приводить собак.
У дверей мастерской его жестом остановил смуглый смотритель. Мистер
Роджерс, сообщил он мягким, с легким акцентом голосом - одновременно
извиняющимся и неуловимо ироничным, вышел по делам и распорядился не
допускать никого в мастерскую во время его отсутствия. Что же касается воя