"Филлип Эриа. Испорченные дети (Роман)" - читать интересную книгу автора

время всего переезда особенно строго охраняла свое одиночество. Оно мне
было необходимо: ведь я знала, что мне отпущено всего пять дней и пять
ночей для того, чтобы, если так можно выразиться, провести инвентаризацию.
И я знала также, что, как бы я ни старалась, вопреки всем моим усилиям, я
попаду в Париж, не подготовившись как надо.
Уже не было ни Нью-Йорка, чтобы меня развлечь, ни того лихорадочного
возбуждения, в котором я прожила последние дни на суше, чтобы себя
оглушить. Долгие, ничем не заполненные часы, которые я проводила в шезлонге
на открытой палубе, где гуляет целебный морской ветер и где меньше народу,
способствовали ходу моих размышлений. По мере того как Европа становилась
все ближе, старые воспоминания, подобные все опережающему аромату родного
материка, неслись мне навстречу. И я отлично сознавала, что они вот-вот
вступят в единоборство с еще свежими воспоминаниями о моей жизни в Беркли и
на озере Биг Бэр. Каков будет исход этой битвы, каковы ее последствия? Что
станется со мною, какою я встречу себя после этой битвы, где ареной и
ставкой буду я сама?
Ибо теперь уже я была не в состоянии безучастно относиться к этой
встрече. Во всем моем поведении, во всех моих привычках происходило нечто
вроде генеральной перестановки. Достаточно оказалось ступить на палубу
корабля, увозившего меня во Францию, ступить на эту уже в сущности
французскую почву, и сразу же в самых потаенных уголках моего существа, где
в течение двух лет я старательно укрывала, лишала воздуха, возможно, даже
надеялась окончательно удушить мое прежнее ля╗, оно снова воспрянуло к
жизни. Моя застенчивость, диковатость, моя неуверенность в себе и, наконец,
то слишком знакомое мне чувство, что за тобой наблюдают и тебя судят, чем и
объяснялись моя неловкость и высокомерие,- все, что испарилось и исчезло в
первые же недели моего пребывания в Америке, исчезло как по волшебству,-
теперь возникло вновь, набирало сил и угрожало возродить мой былой образ.
Не будь я начеку, легко может статься, что на гаврскую пристань ступит не
french girl* {французская девушка Ц англ.}, которая произвела хорошее
впечатление и оставила по себе хорошую память в Беркли, в двух-трёх клубах
и еще кое-где в Соединенных Штатах, а просто дочь Буссарделей.
В одиннадцать часов вечера, побродив по кораблю, я наконец уселась в
баре, помещавшемся на верхней палубе. Я предпочитала его всем прочим, где
вечно была толчея. Я облюбовала себе столик у окна потому, что с этого
места виден был кусок палубы, за которой сливались уже неотличимые друг от
друга море и небо.
Я долго здесь просидела. В ресторане танцевали, это
пассажиры-американцы решили устроить бал в честь последней ночи пути. То и
дело они входили поодиночке или вдвоем в бар, но без своих дам, чтобы
выпить бокал шампанского с содой-виски. Я догадывалась, что бармены отнюдь
не в восторге от одинокой посетительницы, заказавшей себе чашку чая и не
повторившей заказа. Я велела подать виски.
После полуночи я пересела за другой стол, лицом к движению. Таким
образом я очутилась спиной к залу и испугалась, как бы танцоры не усмотрели
в моем поведении чисто французского протеста против слишком явной
непринужденности, царившей в зале.
Но вдруг я подскочила на стуле, мне стало глубоко безразлично все
вокруг, я прижалась лицом к стеклу, поставила обе ладони щитком и всем
своим существом устремилась к тому, что только что разглядела в ночной тьме