"Петер Хендке. Короткое письмо к долгому прощанию" - читать интересную книгу автора

кителя... Внезапно, как это часто со мной бывает, когда я не один и
воцаряется гнетущая тишина, мне совершенно явственно привиделось:
обезумевший негр кидается на меня. Я вынул из кармана плаща газету,
купленную утром в Бостоне, и, тыча пальцем в заголовки, попытался объяснить
лифтеру, что теперь, после изменения курса доллара в ряде европейских стран,
мне хочешь не хочешь придется истратить все свои доллары здесь, в Америке,
иначе при обратном обмене в Европе я много потеряю. Лифтер вместо ответа
указал на стопку газет под скамьей - сверху на ней лежала мелочь, вырученная
за проданные экземпляры, - и понимающе кивнул: номера "Провиденс трибюн"
украшали те же заголовки, что и мою "Бостон глоб".
Радуясь, что так легко удалось заручиться расположением лифтера, я
нащупал в кармане брюк купюру, чтобы в номере, как только он поставит
чемодан, сразу дать ему на чай. В номере, однако, я с изумлением обнаружил у
себя в руке десять долларов. Я переложил десятку в другую руку и, не вынимая
пачку денег из кармана, принялся искать бумажку в один доллар, нащупал и не
глядя протянул лифтеру. Оказалось, это пять долларов, и они исчезли в кулаке
негра мгновенно. "Я пока не успел здесь снова освоиться", - громко сказал я
себе, оставшись один. Не снимая плаща, я прошел в ванную и бессмысленно
долго разглядывал не столько себя в зеркале, сколько само зеркало. Заметив
наконец несколько волосков на плаще, я сказал: "У меня, значит, в автобусе
волосы повылезали". Тут от изумления я сел на край ванны, ибо понял, что
снова разговариваю сам с собой: прежде такое случалось давно, в детстве. Но
если ребенком я говорил сам с собой, чтобы выдумать себе общество и
собеседников, то сейчас, здесь, где мне больше всего хотелось смотреть
вокруг и меньше всего - в чем бы то ни было участвовать, - здесь я никак не
мог объяснить себе этого странного явления. Я не удержался и захихикал, а
потом, словно от избытка мальчишеского озорства, даже стукнул себя кулаком
по лбу, да так, что едва не свалился в ванну. Пол в ванной комнате вдоль и
поперек был выложен широкими, светлыми, напоминавшими лейкопластырь
полосами - очевидно, чтобы не поскользнуться. Между созерцанием этого
лейкопластыря и возвращением детской привычки внезапно возникла связь, столь
прочная и столь непостижимая, что я перестал хихикать и поспешно вышел из
ванной.
Прямо перед окном, из которого открывался вид на просторный парк с
рассыпанными здесь и там домишками, росли стройные березы. Листья на
деревьях едва пробились, солнце просвечивало сквозь них. Я поднял фрамугу,
пододвинул кресло к окну и сел; ноги я положил на батарею, еще не остывшую с
утра. Кресло было на колесиках, я катался на нем взад-вперед, рассматривая
конверт. Светло-голубой фирменный конверт с напечатанным на оборотной
стороне адресом: Отель "Дельмонико", Парк-авеню, 59-я улица, Нью-Йорк. Но на
почтовом штемпеле значилось: Филадельфия, штат Пенсильвания. Письмо
отправлено оттуда уже пять дней назад. "Вечером", - произнес я вслух,
разглядев на штемпеле две буквы, сокращенно обозначающие вечернюю почту.
"Откуда у нее деньги на путешествие? - спросил я. - У нее, наверно,
куча денег, там меньше тридцати долларов за номер не берут". Отель
"Дельмонико" я знаю больше по мюзиклам: незадачливые фермеры пляшут прямо на
улице, влетают оттуда в шикарный зал, а потом, сбившись в тесном отдельном
кабинете, неловко что-то едят. "Но ведь она не умеет обращаться с деньгами -
во всяком случае, как нормальные люди. Она так и не избавилась от детской
страсти всем меняться, деньги для нее в буквальном смысле только средство