"Эрнест Хемингуэй. Мой старик" - читать интересную книгу автора

два сольди, не сводя глаз с Голбрука.
Я вышел из Galleria на площадь и перед "Ла Скала" купил газету, а потом
вернулся и стал немного поодаль, чтобы не мешать, а мой старик сидит,
откинувшись на спинку стула, смотрит в чашку с кофе и играет ложкой, а
Голбрук с толстым итальянцем стоят рядом, и толстяк, качая головой,
утирается платком. Подхожу ближе, а старик держит себя так, словно их тут и
не бывало, и говорит:
- Хочешь мороженого, Джо?
Голбрук посмотрел на старика сверху вниз и сказал с расстановкой:
- Ах ты, сукин сын! - и пошел прочь вместе с толстяком, пробираясь
между столиками.
Мой старик сидел и через силу улыбался мне, а сам весь бледный - видно
было, что ему здорово не по себе, и я порядком струхнул и тоже чувствовал
себя неважно, я видел, что что-то случилось, и не понимал, как это возможно,
чтобы кто-нибудь обозвал моего старика сукиным сыном и это сошло бы ему с
рук. Мой старик развернул "Спортсмена" и стал просматривать отчеты о
скачках, потом сказал:
- Мало ли что приходится терпеть на этом свете, Джо.
А через три дня мы навсегда уехали из Милана в Париж туринским поездом,
распродав с аукциона (перед конюшней Тернера) все, что не поместилось в
сундук и чемодан.
Мы приехали в Париж рано утром, поезд подошел к длинному грязному
вокзалу - Лионскому вокзалу, как сказал мне мой старик. По сравнению с
Миланом Париж очень большой город. В Милане кажется, что все куда-нибудь
идут, и трамваи идут известно куда, и нет никакой путаницы, а в Париже -
какой-то сплошной клубок, и никак его не распутаешь.
Под конец мне там даже стало нравиться, пусть и не все, да и скачки там
самые лучшие в мире. Как будто на них все и держится, и в одном только можно
быть уверенным: что каждый день автобусы будут идти ко всем ипподромам и
проедут через всю эту путаницу до самого ипподрома. Я так и не узнал Парижа
как следует, потому что приезжал туда с моим стариком из Мезон-Лафит раза
два в неделю, и он всегда вместе со всеми нашими из Мезон сидел в кафе де
Пари с той стороны, что ближе к Опере, и, по-моему, это самое бойкое место в
городе. А ведь чудно, что в таком большом городе, как Париж, нет своей
Galleria, не правда ли?
Ну, мы поселились у одной миссис Мейерс, которая держит пансион в
Мезон-Лафит; там живут почти все, кроме той компании, что в Шантильи. Мезон
замечательное место, я никогда еще в таком не жил. Самый город не так хорош,
зато есть озеро и замечательный лес, где мы, мальчишки, бывало, пропадали
целыми днями. Мой старик сделал мне рогатку, и мы настреляли из нее пропасть
птиц, а всего лучше была сорока. Маленький Дик Анткинсон подстрелил из этой
рогатки кролика, мы положили его под дерево и уселись кругом, и Дик угостил
нас сигаретами, как вдруг кролик вскочил и удрал в кусты, и мы погнались за
ним, но так и не догнали. Да, весело там жилось! Миссис Мейерс давала мне
утром позавтракать, и я уходил на целый день. Я скоро научился говорить
по-французски. Это не очень трудный язык.
Как только мы приехали в Мезон-Лафит, мой старик написал в Милан, чтобы
ему выслали жокейское свидетельство, и очень волновался, пока не получил
его. В Мезон он всегда сидел в кафе де Пари со всей компанией; многие из
тех, кого он знал еще до войны, когда работал в Париже, жили в Мезон-Лафит,