"Эрнест Хемингуэй "...оставаться самим собой..." (Избранные письма, 1918-1961) " - читать интересную книгу автора

молотки, - тат-а-тат, тат-а-тат.
Два-три километра меня везли в итальянской санитарной машине и потом
выгрузили в перевязочном пункте, где оказалось полно знакомых
офицеров-медиков. Они сделали мне укол морфия и противостолбнячный укол, и
побрили ноги, и извлекли из них двадцать восемь осколков разной величины.
Они великолепно наложили повязки, и все пожали мне руки и, наверное,
расцеловали бы, но я их высмеял. Пять дней я провел в полевом госпитале, а
затем меня перевезли сюда, в базовый госпиталь.
Я послал вам телеграмму, чтобы вы не волновались. В госпитале я пробыл
один месяц и двенадцать дней и надеюсь через месяцок выйти отсюда.
Хирург-итальянец здорово поработал над моей правой коленкой и правой
ступней. Он наложил двадцать восемь швов и уверяет, что я смогу ходить не
хуже, чем до сих пор. Раны все затянулись, и инфекции не было. Он наложил
гипс на правую ногу, чтобы сустав сросся. У меня осталось несколько
оригинальных сувениров, которые он извлек при последней операции.
Пожалуй, теперь без болей я буду чувствовать себя даже неуютно. Через
неделю хирург намерен снять гипс, а через десять дней он позволит мне встать
на костыли.
Придется заново учиться ходить.
Это самое длинное письмо из всех, что мне доводилось писать, а сказано
в нем так мало. Поклон всем, кто обо мне справлялся, и, как говорит матушка
Петингил, "Да оставят нас в покое, дабы могли мы пребывать в семьях своих!"
Доброй ночи и всем моя любовь.


ЭРНИ

3 марта 1919 года
Джеймсу Гэмблу*
______________
* В 1918 году капитан Гэмбл был старшим инспектором передвижной
военно-торговой службы. Хемингуэй был ранен 8 июля 1918 года, будучи
офицером этой службы.

Оук-Парк, Иллинойс

Дорогой вождь,

знаешь, я бы написал тебе и раньше. В моем дневнике в течение месяца
было нацарапано на первой странице "написать Джиму Гэмблу". Каждый день,
каждую минуту я корю себя за то, что меня нет с тобой в Таормине. У меня
дьявольская ностальгия по Италии, особенно когда подумаю, что мог бы быть
сейчас там и с тобой. Честно, вождь, даже писать об этом больно. Только
подумаю о нашей Таормине при лунном свете, и мы с тобой, иногда навеселе, но
всегда чуть-чуть, для удовольствия, прогуливаемся по этому древнему городу,
и на море лежит лунная дорожка, и Этна коптит вдалеке, и повсюду черные
тени, и лунный свет перерезает лестничный марш позади виллы. О, Джим, меня
так сильно тянет туда, что я подхожу к замаскированной книжной полке у себя
в комнате и наливаю стакан и добавляю обычную дозу воды, и ставлю его возле
потрепанной пишущей машинки, и смотрю на него некоторое время, и вспоминаю,