"Эрнест Хемингуэй "...оставаться самим собой..." (Избранные письма, 1918-1961) " - читать интересную книгу автора

осколком. Но при прямом попадании на тебя градом сыплются останки товарищей.
Буквально сыплются. За шесть дней, проведенных в окопах на передовой всего в
пятидесяти ярдах от австрийцев, я прослыл заговоренным. Надеюсь, так оно и
есть. Вы слышите постукивание - это звук моих костяшек о доски на койке.
Что ж, теперь я могу клятвенно поднять руку и заявить, что был
обстрелян фугасными минами, шрапнелью, химическими снарядами, ручным
"гранатометом", снайперами, пулеметами и в дополнение ко всему аэропланом,
совершавшим налет на наши позиции. Правда, в меня еще не бросали ручной
гранаты, но винтовочная граната разорвалась довольно близко. Возможно,
ручная граната еще впереди. И после всего получить только пулеметное ранение
и осколки мины, да и то, как говорят ирландцы, наступая в направлении тыла,
это ли не везение. Что скажете, родственники?
227 ранений, полученных от разорвавшейся мины, я сразу даже не
почувствовал, только казалось, будто на ноги мне надели резиновые ботинки,
полные воды. Горячей воды. И колено повело себя как-то странно. Пулеметная
пуля стегнула по ноге словно обледеневший снежок. Правда, она сбила меня с
ног. Но я поднялся и дотащил своего раненого до блиндажа. У блиндажа я
просто рухнул. Итальянец, которого я тащил, залил кровью мой китель, а брюки
выглядели так, словно в них делали желе из красной смородины, а потом
прокололи дыры, чтобы выпустить жижу. Капитан, большой мой приятель - это
был его блиндаж - сказал: "Бедняга, Хем, скоро он О. В. П.". Это значит
"обретет вечный покой". Из-за крови на кителе они решили, что у меня
прострелена грудь. Но я заставил их снять с меня китель и рубашку. Нижней
рубашки не было, и мой старый торс оказался целехонек. Тогда они сказали,
что я, возможно, буду жить. Это меня бесконечно ободрило. Я сказал капитану
по-итальянски, что хочу взглянуть на ноги, хотя мне и было страшно. Итак, мы
стянули брюки, и мои конечности были на месте, но, бог мой, в какое месиво
они превратились. Никто не мог понять, как мне удалось пройти сто пятьдесят
ярдов с такой ношей, простреленными коленями и двумя здоровенными дырками в
правом ботинке. Кроме того, я получил еще свыше двухсот легких ранений.
"О, - сказал я, - мой капитан, это пустяки. В Америке такое может любой. У
нас главное не показать противнику, что мы разбиты!"
Тирада эта потребовала некоторого напряжения моих лингвистических
способностей, но я с ней справился и тут же отключился на пару минут. Когда
я пришел в себя, они потащили меня на носилках три километра до
перевязочного пункта. Дорога была перепахана снарядами, и
санитарам-носильщикам пришлось идти напрямик. Как только заслышат большой
снаряд - жж-ух-бум, - так сразу меня на землю и сами плашмя рядом. Теперь
мои раны болели так, словно 227 дьяволят впивались когтями в тело. Во время
наступления перевязочный пункт эвакуировали, так что в ожидании санитарной
машины мне пришлось два часа проваляться в конюшне, крышу которой снесло
снарядом. Когда машина пришла, я приказал им проехать дальше по дороге и
подобрать раненых солдат. Машина вернулась, полная раненых, и меня погрузили
в кузов. Артобстрел все еще продолжался, и где-то позади ухали наши батареи,
и 250- и 350-миллиметровые снаряды, грохоча как паровоз, проносились над
нами в сторону Австрии. Потом мы слышали их разрывы за передовыми позициями,
и снова свист большого австрийского снаряда и грохот взрыва. Но наши палили
чаще и более крупными снарядами, Потом сразу за нашим навесом заговорили
полевые пушки - бум, бум, бум, бум, и 75- и 149-миллиметровые снаряды, шипя,
полетели к австрийским позициям, и пулеметы трещали, как клепальные