"Роберт Хайнлайн. Уолдо." - читать интересную книгу автора

вещи, что нам, врачам, справиться с ними не под силу. Мы отстаем... что
поделаешь. И обычно не знаем, что происходит, пока не грянет беда. На сей
раз зацепило тебя.
Он тяжело сел и неожиданно посмотрел столь же устало и загнанно, как
прежде его молодой друг.
Стивенс почувствовал неловкость, подобную которой может испытать
человек, чей лучший друг влюбился в совершенно ничтожную особу. Он не
знал, что бы такое сказать, что не показалось бы грубостью.
Он перевел разговор на другое.
- Док, я приехал сюда, потому что задумал пару вещей...
- Какого рода?
- Ну, во-первых, отдохнуть. Я знаю, что переутомился. Я сильно
переутомился, так что отдых мне не помешает. А второе... это твой приятель
Уолдо.
- Как?
- Да, Уолдо Фаренгейт-Джонс, храни Боже его упрямое, злое сердце.
- Почему Уолдо? Тебя вдруг заинтересовала мышечная слабость?
- Да нет. Меня не волнуют его физические трудности. У него может быть
крапивница, перхоть или пляска Святого Витта, меня это не касается. Я
надеюсь, все это у него есть. Что мне нужно, так это его мозги.
- Ну и?
- Я не могу сделать это сам. Уолдо не помогает людям; он их
использует. Ты - единственный из людей, кто с ним нормально общается.
- Нет.
- Кто еще?
- Ты неправильно меня понял. У него нет нормальных контактов. Я
просто единственный, кто рискует быть с ним грубым.
- Но я думал... Неважно. Не кажется ли тебе, что это довольно
затруднительное положение? Уолдо - человек, который нам необходим. Почему
гений его масштаба должен быть столь неприступным, столь невосприимчивым к
обычным социальным запросам? О, я знаю, что многое здесь связано с его
болезнью, но почему именно этот человек должен болеть именно этой
болезнью? Это невероятное совпадение.
- Это не связано с его физическим недостатком, - сказал ему Граймс. -
Или же связано не так, как ты это описал. Его болезнь и есть, в некотором
роде, его гений...
- Как?
- Ну... - Граймс обратил взгляд в себя, пустил мысли по длинной,
обращенной в прошлое цепи ассоциаций - для Уолдо она была длиною в жизнь -
связанных с этим особым пациентом. Он вспоминал свои подсознательные
дурные предчувствия, когда принимал этого ребенка.
Малыш казался достаточно крепким на вид, если не считать легкой
синевы. Но тогда многие дети в родильном отделении были несколько
синеваты. Тем не менее, он ощутил легкое внутреннее сопротивление перед
тем как шлепнуть ребенка, чтобы тот впервые набрал в легкие воздух. Но он
подавил свои чувства, произвел необходимое "наложение рук", и
новорожденный человек заявил о своей независимости вполне приемлемым
криком. На этом его роль закончилась: тогда он был обыкновенным молодым
врачом, который достаточно серьезно относился к клятве Гиппократа. Он до
сих пор воспринимал ее всерьез, как сам он полагал, хотя иногда и называл