"Роберт Хайнлайн. Имею скафандр - готов путешествовать!" - читать интересную книгу автора

Я пал духом и чуть было не сдался, но потом разозлился и начал
вгрызаться в учебу. Спустя некоторое время я заметил, что занятия латынью
облегчают изучение испанского, и наоборот. Когда мисс Эрнандес, наша
"испанка", узнала, что я изучаю латынь, она начала заниматься со мной. Я не
только прочел всего Вергилия, но и стал говорить по-испански как мексиканец,
Курс математики, предлагаемый нашей школой, ограничивался алгеброй и
Евклидовой геометрией. Я самостоятельно приступил к усиленному изучению этих
предметов и тригонометрии, и, конечно, вполне мог бы ограничиться уровнем,
потребным для сдачи вступительных экзаменов, но математика хуже семечек!
Аналитическая геометрия кажется сплошной абракадаброй, пока не начнешь
в ней разбираться. Но потом, если знаешь алгебру, ты вдруг прозреваешь и не
можешь оторваться от книги, пока не проглотишь последний лист. Одно
удовольствие!
Я заинтересовался электроникой, теорией электроцепей и векторным
анализом. Из всех точных наук наша школа предлагала только "общий курс",
такой "общий", что дальше некуда. Где-то на уровне "воскресного приложения".
Но когда вчитываешься в химию и физику, появляется сильное желание
попробовать все своими руками. Сарай был отдан в мое полное распоряжение, и
я оборудовал в нем химическую лабораторию, темную комнату, верстаки, На
некоторое время, - радиостанцию. Мама, правда, немножко понервничала, когда
однажды от взрыва вылетели стекла и сарай загорелся - да и пожар-то был
пустяковый, - но папа отнесся к происшествию спокойней. Он всего-навсего
предложил мне впредь не изготовлять взрывчатку в домике из сборных щитов.
Когда, учась уже в выпускном классе, я решил сдавать экзамены по
вступительной программе колледжа, то выдержал их.
Как раз в начале марта того года я и сказал отцу, что хочу на Луну.
Конечно, меня подстегнули объявления об открытии регулярных пассажирских
рейсов, но космосом я бредил еще с тех пор, как Космический корпус Федерации
основал Лунную базу. А может, и еще раньше. Отцу я рассказал о своем решении
в надежде, что он подскажет мне, как быть. Он, видите ли, всегда умеет
добиваться того, чего хочет.
Когда я был маленьким, мы жили во множестве городов: в Вашингтоне,
Нью-Йорке, Лос-Анджелесе - я уж и не помню толком, где еще; помню только,
что всегда - в гостинице. Отец все время куда-то улетал, а когда
возвращался, я его почти не видел.
Но потом мы перебрались в Сентервилль, и он все время сидел дома,
работая за столом или уткнувшись в книгу. Если кто хотел его видеть, то
должен был приходить к нему сам.
Однажды, когда корзинка с деньгами опустела, отец сказал маме, что
должны прийти "королевичи". Весь день я никуда не отлучался, потому что
никогда еще не видел королей (мне было восемь лет), и, когда гость прибыл, я
очень расстроился, потому что короны он не носил. На следующее утро в
корзинке очутились деньги, так что я решил, что король приехал инкогнито (я
читал в это время "Принца-Хромоножку") и подбросил папе кошелек с золотом.
Лишь год спустя я узнал, что слово "royalty"
- Клиффорд, здесь есть кое-что интересное для тебя.
- М-да?
- Не мычи. Мычать некрасиво, и поэтому позволительно только старшим.
Вот, почитай. - И он протянул мне газету.
Это была реклама компании, производящей мыло, предлагавшая набивший