"Михаил Хейфец. Путешествие из Дубровлага в Ермак" - читать интересную книгу автора

на следствии выяснили, что я ни в чем не виноват, отпустили без никаких, -
вдруг оживился. - Когда нас из Хельсинки этапировали, я думал, в ГБ-то уж
насмерть забьют... Если, думаю, выйду живым - все расскажу, про нас уж
наслушался в Финляндии по радио: "Скандал вокруг учебной гранаты"... Только
б выжить! Следователь сразу спрашивает: "Вы чего такой напряженный?" Как
понял - захохотал: мы, говорит, не ваша е....я милиция, в ГБ правду и без
побоев узнают.
Второй "беглец за границу" за "отвальным" столом - Майгонис Равиньш.
Ему примерно 23 года... Рассеянный, полуглухой, с большим прямым носом и
мечтательными серыми глазами, упрятанными за большими очками, этот латыш
похож на интеллигента из старинного водевиля. На самом деле, он вполне
пролетарского происхождения, к тому ж - увы! - предки Майга воевали в
печально известных полках красных латышских стрелков, лейб-гвардии Ленина и
Троцкого. Но Майг по секрету делится, что его бабушка согрешила с хозяином
имения, бароном Корфом, и, возможно, крестьянин Равиньш только прикрыл
баронские шалости. С одной стороны, Майг огорчен, ибо в качестве
правоверного латышского националиста он - пылкий германофоб. С другой, иметь
Корфов в родословной - тоже не баран чихнул. Юношей, работая на заводе,
прикрепил к заводскому стенду "Наши лучшие люди" портрет погибшего в
заключении президента независимой Литвы Ульманиса (это рассказывал Бабуру
гебист). Возможно, но все равно этот поступок был типично мальчишеским
озорством: до посадки не было у него политических взглядов. Никаких. За
границу решил сбежать не из-за политики, а "чтобы мир посмотреть и себя
показать". Планом поделился с дневником, забросил его в сумку и отправился в
Карелию. Идея была - завербоваться на лесозаготовки и заодно присмотреть
дыру в границе. В вагоне к нему подошел погранпост: "Погранзона - ваш
пропуск". Майг не слышал никогда о существовании погранзоны! Отвели его на
заставу, изъяли дневник, прочитали "задумки" и отправили в Ленинград. А
здесь, естественно, предпочли пустить по статье не "за незаконный переход
границы" (до 3 лет), а по "измене Родине" (до расстрела включительно) - т.
е. припаяв Равиньшу "политику".
- У меня голова ломалась. Спрашивают, а я не понимаю - о чем? Думаю,
думаю. Все ночи в камере над политикой думал. Чтоб умное им ответить. Книги
стал читать, чтоб понять, о чем они говорят...
Неполитическая суть мышления Майга была настолько ясной даже
Ленгорсуду, что дело окончилось невероятным парадоксом: судьи оставили
квалификацию дела по "измене", но приговорили всего к 5 годам лагерного
срока (вдвое "меньше наименьшего" по этой статье и всего вдвое больше, чем
по правильной квалификации - "незаконный переход границы через покушение").
Для Равиньша заключение стало в какой-то степени благом: многому
научился. Но кое-чему этот молодой и наивный латыш научил меня самого.
Вот пример. Как-то я рассказал В. Осипову, как после убийства летом
1918 года в Петрограде комиссара по делам печати Володарского плебейские
массы возжелали по "парижскому образцу 1792 года" на улицах линчевать
"всякую контру". Петроградские лидеры большевиков остановили преступников
(решающую роль, видимо, сыграл руководитель ПетроЧК Урицкий, сам, кстати,
скоро убитый террористом). И тогда в город на Неве пришла телеграмма из
Кремля, от великого гуманиста: "Это невозможно! Инициатива рабочих
совершенно правильная..." и далее нечто насчет необходимости развязать
массовидный террор (так и сказано! Новое в словаре живого великорусского