"Борис Хазанов. Вчерашняя вечность. Фрагменты XX столетия" - читать интересную книгу автора

пересекает границу восточного соседа от Балтики до Карпат. Ранние морозы
сковали грязь на дорогах, облегчив наступление, но застигли врасплох армию,
ведь никто не рассчитывал, что покорение России затянется, потери от
обморожений превысили вдвое потери от ран. Меньше месяца осталось до
Рождества, когда, наконец, увидели с холмов Подмосковья, в огромных
цейссовских биноклях, звезды на башнях византийской столицы.
Здесь стоит роковая дата - сколько дней и ночей протекло с тех пор? Век
миновал, "наш" век, и, мнится, время собрать камни. Найти общий знаменатель,
соединить диагоналями события, как соединяют звезды линиями на карте неба,
чтобы вышло созвездие. Доступно ли это нам, доступно ли тебе, живому
свидетелю, недобитой жертве? Скажут, что получается круг, называемый petitio
principii[13]: вопрошая, каков облик эпохи, мы уже исходим из представления
о некой единой эпохе, а ведь ее еще нет. Еще предстоит собрать ее по
кусочкам, и Бог знает, получится ли что-нибудь путное из разрозненных
обломков.
Анна Яковлевна сняла со стены календарь и вышла из комнаты умыться. Ее
наставления, начертанные красивым наклонным почерком по линейкам, висели в
коридоре, в уборной, на кухне. Все функционировало, горели тусклые лампочки,
медленно обращалась красная метка диска за стеклом электрического счетчика.
Телефон молчал. Двери жильцов заперты, не слышно ни голосов, ни радио. Все
уехали.
Анна Яковлевна боялась выходить на улицу, неизвестно было, работают ли
магазины и керосиновая лавка. Она варила кашу из запасов крупы на
электрической плитке, пренебрегая заветом экономить энергию. По ночам не
спала, полуодетая, готовая ко всему, лежала, накрывшись одеялом и пледом, и
погружалась в бесконечные воспоминания. Ночью она говорила себе, что
настоящее безумно, будущего у нее не было - она и не горевала об этой
потере, - важно было лишь прошлое, ибо в нем содержалось и то, что было, и
то, что произошло потом; прошлое было не чем иным, как предсказанием и
предвестием настоящего, и глядя в прошлое, она различала в нем, как в
тусклом зеркале, сполохи сегодняшнего дня. Под утро ее одолевал сон. Однажды
раздался звонок в коридоре. Анна Яковлевна прислушалась; звонок повторился.
Она поднялась со своего ложа, проковыляла, не зажигая свет, по коридору к
дверям. Почтальон, в фуражке с загнутой кверху тульей, в шинели с воротником
и отворотами из собачьего меха (она подумала, что ввели новую форму), ждал
на площадке, сверху из окна между маршами лестницы сочился призрачный свет.
Был пасмурный день.
Она спросила: "Телеграмма?" Вместо ответа ей самой был задан вопрос -
ошеломленная, она ничего не понимала и, однако, поняла; почтальон говорил
по-немецки. Он осведомился, здесь ли проживает госпожа Тарнкаппе. И она
ответила автоматически: dasbinich (это я), после чего офицер, коротко
сказав: darfich? (разрешите?), вошел в коридор.
Анна Яковлевна не решалась спросить, что все это значит, кто он такой.
Офицер снял фуражку, щелкнул каблуками и представился. Прошу, пробормотала
она на языке, которым не пользовалась полвека. Вошли в комнату, он окинул
стены светлым, льдистым взглядом, Анна Яковлевна взяла у него фуражку, он
сбросил собачью шинель на диван, пригладил светлые волосы. Офицер сидел на
низком диване, расставив ноги в узких глянцевых сапогах, на нем был
голубовато-серый мундир с красной орденской ленточкой между серебристыми
пуговицами, что-то вроде вензеля на узких погонах. Черносеребряная нашивка