"Борис Хазанов. Пока с безмолвной девой" - читать интересную книгу автора

вижу, как приближается последний, так называемый русский двухосный вагон,
короткий, в отличие от четырехосного двухсоттонного пульмана, слишком
тяжелого для проложенной на скорую руку узкоколейки. Вагон катился,
вихляясь, в хвосте состава, и надежда оставила меня окончательно. Терять
было нечего, я подпрыгнул и сорвался, снова прыгнул, получил сильный удар,
но сумел подтянуться и взобрался на площадку, и тотчас все улетучилось в
свисте ветра, я забыл, кто я и откуда, словно все было сном и восстановилась
нормальная человеческая жизнь. Войдя в теплый вагон, я уселся в проходе на
свободное место. Пассажиры молча, брезгливо подвинулись, косясь на мою
одежду. Буфетчик в белом грязноватом фартуке нес на согнутой руке корзину, в
другой руке держал большой алюминиевый чайник, предлагал какао, булку с
колбасой, вещи, которых я не ел тысячу лет, денег у меня не было, толстый
буфетчик сжалился и налил мне горячего какао в бумажный стаканчик, и сладкая
усталость сморила меня, и я уснул под стук огромных часов, под гул поезда,
уходящего в черный туннель, под гром вагонов на мосту и внезапно ворвавшийся
свист и вой идущего мимо экспресса. Голова моя болталась на груди, во сне я
видел сверкающие на солнце рельсовые пути, стрелки, пикетные столбики и
далекие мачты светофоров.


2. Путевые картины

Я спал и не спал и думал о том, что так и буду ехать всю жизнь, поглядывать
в окошко на снежные леса, весенние разливы, на бабу-стрелочницу со свернутым
желтым флажком. Давно уже я замечал, что железная дорога играет особую роль
в моей жизни, в моей клочковатой, тряской, гремучей жизни,- с той поры,
когда ребенком я подбегал к полотну, вслушивался в подрагивание рельсов и
вглядывался в далекий туманный путь, откуда медленно, незаметно неслось на
меня неведомое будущее. Что-то смутное, голубоватое, все ближе, ясней - это
шла электричка. Ветер нес навстречу запах дегтя и стали, ржавого щебня,
мазута, был канун выходного дня, ранний вечер, и мачты, и протянутые в
вышине друг над другом, соединенные перемычками провода рисовались на
серебряном небе.
В то время у меня была целая коллекция билетов, картонных
прямоугольничков, красных - с названиями далеких станций, желтых - с
номерами пригородных зон, я ждал, когда схлынет толпа дачников, лез под
дощатую платформу, чтобы добыть билетик с треугольной пробоиной от щипчиков
контролера, брел по дорожке, усыпанной иглами, пересеченной корнями
деревьев, как следопыт, впиваясь глазами в лесную тропу. Железная дорога
пробуждала необъяснимое волнение, и, может быть, собирание билетиков было
лишь поводом для того, чтобы вдыхать ее запах. Железная дорога звала за
собой и обещала избавление - от чего? Дорога связала эпохи моей биографии,
не давая ей распасться, как стержень, на который нанизаны места и времена;
четырехструнный инструмент судьбы. Стоит ли удивляться? Я догадался, что
иначе и не могло быть в огромной расползающейся стране, простроченной
рельсовыми путями, которые скрепляют ее рыхлое тело.
Поезд был похож на электрички нашего детства, с широкими окнами, без купе и
верхних полок. Быть может, сидячие вагоны чередовались со спальными; или
скорость так возросла, что поезда дальнего следования стали похожи на
пригородные; оба предположения были малоправдоподобны, но чего не бывает в