"Борис Хазанов. Далекое зрелище лесов (роман)" - читать интересную книгу автора

стулья, кухонный стол, патефон, ванночка, швейная машина, плетеная бутыль с
керосином,- все это, перевязанное веревками, дрожало и дребезжало, я
подскакивал на матрасе рядом с мамой, голова моего отца виднелась в заднем
стекле кабины, он сидел рядом с шофером и показывал дорогу, ему оставалось
жить полгода. Был ли он убит или замерз в лесах неизвестно. Машина
расплескивала лужи, покачивалась на толстых корнях и мягко катила по лесной
дороге; стоя перед калиткой в шлеме и латах утром следующего дня, поджидая
вражеское полчище, я не знал, что вторжение уже началось на рассвете.
Я вспомнил, что сегодня как раз этот день, если только числа и дни
окончательно не перепутались в моей голове, годовщина запоздалого
переселения. Восстав в моей памяти, он отказывался вернуться в прошлое, как
если бы в самом деле все совершалось одновременно или если бы русло времени
искривилось и обогнуло войну, или если бы, очутившись в том времени, я
увидел будущее во сне. Тут было все, что бывает в классическом сновидении:
переправа, дорога, уединенная усадьба; я не верил глазам - лужайка, терраса,
деревянная башенка, перед домом веревочный гамак на двух крюках, ввинченных
в деревья, казались мне плагиатом моего младенчества; я подумал, что сам
становлюсь действующим лицом чьей-то памяти или чьего-то сна: не я грезил,
меня грезили.
Но прежде я должен вернуться к томительно-жарким часам после полудня, к
этому дню, открывшему череду новых событий, вернуться к томительно-жарким
часам после полудня. Виной всему был мой образ жизни, вялое сидение на
крылечке, прохладное молоко в крынке и теплые объятия соседки, Мавры
Глебовны. Едва начатая рукопись на моем столе тревожила мою совесть, я не
отказался от своего замысла или по меньшей мере внушал себе, что не имею
права отказаться от него, иначе что же мне делать, куда деваться от самого
себя? И все же, говоря по совести, не становилась ли сама эта работа, то,
что я называл работой, ради чего скрылся от всех, не становилось ли это
времяпровождение в моих собственных глазах чем-то сомнительным? Я помню как
в детстве, увлеченный каким-нибудь новым проектом, я с жаром принимался за
дело, раскрывал новенькую тетрадку, писал, чертил, рисовал - и внезапно
что-то рушилось, и я чувствовал, что игра мне надоела, едва начавшись, и не
мог понять, что в ней можно было найти интересного. Какой непозволительной
забавой, думал я, показался бы мой нынешний проект, мои усилия и сомнения,
попытки выр-ваться из тисков литературы при помощи той же литературы и
отыскать в подвалах памяти то, что когда-то было действительностью, какой
чепухой показалось бы все это человеку другого, того времени, моему отцу; он
просто не мог бы понять, чем я, собственно, занимаюсь.
Или прав был Василий Степанович, и моя жизнь в деревне должна была вернуть
меня к подлинной действительности, о которой я, может быть, и понятия не
имел, к "народу", этому потерявшему смысл понятию, но которое вопреки всему
что-то все еще означало,- и таким образом возродить мое писательство, что,
собственно, и означало возродить, восстановить, заново отыскать свою
личность?
Короче говоря, нужно было встряхнуться. В этот раз я избрал другой путь,
переправился вплавь и побрел напрямик через поля к роще. Я шел и шел без
всякой мысли и цели в густой траве, и роща, казавшаяся издали совсем
небольшой, вставала и раздвигалась мне навстречу. Я пробирался через
подлесок, шагал среди мхов, между упавшими стволами, время от времени менял
направление, выбрался на поляну; солнце, постепенно опускаясь, сверкало